День пятый - Анатолий Жариков

когда мы разговариваем,

пожалуйста, молчи и слушай,

старая моя метла.

***

Течёт вода с крыш.

Воздух поднимает лёгкие

до подбородка.

***

Ты есть,

когда я думаю о тебе.

Думай обо мне.

***

Что делать нам в деревне? Мухи, грязь,

убитого района местный князь

устроит "по грибы" или рыбалку,

его жена дородна, дочь бледна,

и к вечеру едва сорвёшь со дна

не карася, но божию козявку.

Закат румян, зато темнеет рано,

мертвецки пьян твой аромат бурьяна,

на склоне облака рисуют нечто

и сдвинуты часы на час назад,

на вечность.

***

И жалок и прекрасен мир –

так говорил Иммануил.

***

Не отделяю себя

от дороги.

И тень моя.

***

Ночь, ледяные звёзды, Млечный

над головой забит. Но для

тебя ли маются извечно

жизнь, небо, женщина, земля?

Ник. Гоголь. Определение поэзии

Державина металл в стопах,

Языкова весенний праздник,

мёд Батюшкова

и неясный

Жуковского воздушный взмах,

и Вяземского грусть такая…

И Пушкина смола токая.

Как надо

И вот тогда случится всё, как надо.

Придёт читатель, зритель и судья,

потычет в стих, в картину: «Это я!» –

всплакнёт и будет в обмороки падать.

Продолжая наблюдения

Женщина тоже желает иметь идеального друга.

Грязь – не весна, а кокс – это дурь, а не уголь.

Было б бабло, я купил бы Подсолнух Винсента,

Ван гениальность глушил стаканами абсента.

Птицы не все улетают в тёплые раи,

но воробьишек спасают крыши, сараи.

В старости хочется тоже побегать по снегу,

если б ещё не забылось: а как это: бегать?

Мать называла тирана в младенчестве: «Йося».

Не доставайте поэта,

он сам – захочет – напьётся.

***

Достал ноябрь подслеповатой тишиной,

закрытым небом в крапе воронья.

Но ничего покойней ноября

жизнь не давала гражданам давно.

Ни духом не подозревал, ни сном

не видывал: так обнажённо, смирно

лежат поля, стоят дома – кино

и немцы! – и не воют мины.

***

По дороге к зиме

летит ворон,

оглядываясь на осень.

***

Партийная карга

штопает носки,

вспоминает товарищей.

Осень. Натюрморт

Чай в чашке.

Оладушки на блюдце.

Виноград в окошке.

***

Потому и восторгаюсь другим,

потому что –

другое.

***

Скука сукой воет,

Николай Васильевич.

Человек копейку стоит,

Фёдор Михайлович. –

До сих пор.

***

Написал жизнь с улыбкой –

радуюсь.

Написал жизнь без ресниц –

грущу.

Замочило теле радио,

как электрон свечу.

Написал глаза на окне,

молчу.

***

День засрат до полдня.

Ноябрь обрывает листья.

Бессмертно и холодно.

Не будем и мы суетиться.

***

То ли ветки хруст,

то ли грусть патриарха.

Осень.

***

–Ты за кого, папаня,

за синих или оранжевых?

–За здоровые почки, сынок.

***

Поздняя осень.

Глаза старика

в окошке.

***

Старик смотрит на дорогу,

по которой ушли

все.

***

Опустилась на сад ночь, ничья

и черна до отчаянья.

У звезды моей четыре луча,

на четыре стороны сияние.

Боже праведный, не буди!

У звезды моей две груди

для дыхания.

У звезды моей две руки,

у звезды моей две ноги

для слияния.

Первородные все грехи –

до потери сознания.

***

Вчера вернулся прошлогодний снег,

проснулся прошлогодний человек.

Тень голода от синего сугроба.

И Гоголь ногти рвёт о крышку гроба.

***

В китайской чаше

тает небосвод,

Ли Бо вино пьёт

чёрное, как роза.

В саду мороз

стрекочет, как стрекозы,

на окнах звёзды

белые грызёт,

глаза пророка, слёзы.

Дождь

Дождь, улица, пивная, сквер.

Блок? Микеланджело? Ван Гог? Рюноске?

А у тебя счастливая причёска,

а у меня счастливый глазомер.

В огромной луже Троя? греки? доски?

ковчег еврея? Иоанн? Гомер?

***

Сонливо, солнце, лето, квас,

на кухне драные лахудры,

гора немытой, засранной посуды.

Россия, родина на мёде, Спас.

Южный пляж

Здесь много моря,

и всё оно синее,

и мягкий песок

лижет пятки.

Полежит под солнцем

и станет грузином

бой из Вятки.

Здесь красивые горы

и красивые долины

и тихий волн шум.

Здесь ночью ходят

молодые грузины:

–Дэвушка, давай угощу!

37-й

Семь дней, словно господь

творил, год раздирал и гадил,

стал чёрным светлый мир,

стал чистый смрадным.

И всей своей любовью

душа жалела плоть

и признавалась: «Больно…»

***

Боже, сократи

новый семнадцатый

до года.

***

Ледяная корка.

Улицы скользкое

подсознание.

***

И научили же

грязную плоть

чисто думать.

***

День Господа, осени листья

похерят, поднимут, размножат

поэты, шуты, живописцы,

оппозиция божья.

***

Вопрос не в том –

есть ли бог на свете.

Вот вопрос: «Зачем всё это?»

**

Тает воском в углу монах,

жёлтый свет от распахнутого листа.

И выходит немыслимое из сна.

И икона светится от лица.

***

Вот пропуски в моей эпохе:

нет А. Ахматовой на вдохе

и Гумилёва нет в дохе.

Просвета нет в немой тоске.

***

Там такое творится.

Вражьи армии полегают снопами,

и женщины готовы подхватить меня

на руки и нести на высокий трон цезаря.

В венке, я улыбаюсь.

Господь Бог стоит передо мной

и оправдывается,

мол, согрешил, недоделал,

оставил шероховатости;

что подправит образ-сознание

и выправит подобные сапогу человечьи лица,

а сад ангелы-архангелы выкорчуют

и заложат новый.

Во славе улыбаюсь я.

Листья осени у ног моих,

голуби на моих плечах,

улыбки восторженных на моих устах.

Почему вы спрашиваете меня?

Загляните в себя.

***

Прощай, отчизна,

женщина, столетье.

Страшнее жизни

не бывает смерти.

***

Вне шёпота и звука

в губах и слове есть

вчера, всегда и здесь –

я, мировая скука.

Дорога

1.

Хотя б до этого угла

прожить и не остановиться.

Дом, улица, берёза, птица.

Чему сознание дала?

2.

И метель в глаза и в уши лезет,

не имея вовсе интереса.

И глаза, и речи невпопад.

Так мосты разводит Ленинград.

3.

И вот вагон твой семенит,

вагон перебирает ноги.

Постель приносит проводник

Харон. Не пропадай в дороге.

***

Пахнет землёй,

мятой мятою.

Ты на кресте,

я на кресте,

распятые.

***

Погодите ещё минуту,

у меня к кому-то вопрос.

Улыбается почему-то

поцелуем распятый Христос.