Вифлеемская Звезда - Абрахам Север

не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.

— Здравствуй, Сергей Колязин. — посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.

— Здрасте, — машинально ответил Сергей.

— Ничего не хочешь сказать? — пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.

— Я думал вы будете говорить, — ехидно ответил школьник.

— Значит так, Светлана Васильевна, — решила начать преподавательница русского, — учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.

— Верно, — вставил своё Колязин, — да.

— Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? — обратилась директриса к учащемуся.

— Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.

— А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? — укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. — Твоё дело — прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.

— То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.

— Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!

— А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.

— Учение наизусть развивает память. — встряла Марина Олеговна.

— Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко — двадцать минут и готово — высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.

— Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. — устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.

— Что тут такого, чего нельзя заменить там на какое-нибудь сочинение, если ученик не может выучить эту туфту?

— Это обязательная отметка, я не могу заменить её на что-нибудь другое, только из-за того, что тебе этот вид работы не нравится.

— А почему заменить нельзя? — опять повторял свой вопрос учащийся.

— Программу не я составляла.

— И что, шаг в сторону тяжело сделать?

— Будешь учителем, делай тогда что хочешь на свой страх и риск. Но твоё поведение неприемлемо. — уныло и раздраженно закидывала ученика аргументами Марина Олеговна. Она была подавлена.

— Что за раболепие! Нельзя даже исключение сделать, что вам за это будет? — стоял Сергей с враждебным лицом, пытавшийся скрыть накатывающий порыв.

— Если тебе сделать поблажку, то и другим придётся, и каждый там будет высказывать своё фи. Тебе со стихом, другому с сочинением, третий и читать не будет, скажет: “Я синквейны хорошо делаю, значит давайте мне только одни синквейны.” Всех нужно оценивать по одной программе, а не по тем, что выберут себе сами ученики.

Колязин почувствовал, как в его локомотиве распалили печку с углём и вот-вот он тронется с места. Его будто бы передёрнуло, и он сказал:

— Я был о вас более высокого мнения, Марина Олеговна.

Директриса, наблюдавшая всё это, наконец-то не выдержала и встав из-за стола командным голосом стала наводить порядок.

— Ты что вообще себе позволяешь, Колязин? Ты понимаешь, как разговариваешь?

Восьмиклассник кинул едкий взгляд на Светлану Васильевну, но порядком рассмотреть её негодование не смог, что-то случилось с глазами и веками, он моргнул и перенёс внимание на свою преподавательницу: только сейчас заметил сколько тоскливого холода в этих глазах, сколько сожаления выражают полудрожащие губы. По ним можно было понять, что ей не безразличен этот ученик. Так никогда не будет смотреть рядовая химера-предметница, которая учит (скорее дрессирует) желторотый сброд без любви к своему делу, а только ради тех орешков, которые являются учительской зарплатой. Если ей не по нраву чьё-то поведение, она не будет церемониться с нарушителем порядка пол урока, а сразу пойдёт к директору и выскажет всё, что у неё на уме, при этом её физиономия кроме ревущего раздражения и гнева не будет излучать ничего. Разочарование? О, нет, этого точно никогда не прочесть на лице, которому безразлична судьба хулигана.

— Я не виноват, — цедил сквозь зубы Колязин, — что в вашей экосистеме нет абсолютно никакой гибкости.

Светлана Васильевна тоже накалилась.

— А что ты думаешь, можно так просто взять и отойти от программы!? Устроить самоуправство!? Ты вообще кто такой чтобы судить такую прекрасную учительницу!? Понимаете ли — разочаровался! Строить тут всех решил под себя!

— Одна уступка для того, чтобы не препятствовать творческому развитию ребёнка, всё! Много? — поднимал голос учащегося.

— Ишь ты! Нашёлся умник! Ты, вообще, что себе позволяешь!?

Колязин посмотрел на вполне себе неуравновешенную директрису и иронично произнёс:

— У вас тут казармой пахнет.

Сам даже на секунду себе ухмыльнулся, что выдал такую двусмысленную фразу.

Директриса, пребывавшая в шоке от такого несоблюдения субординации, вздохнула и спокойно сказала:

— Так, с ним пререкаться не стоит, просто вызовем в школу его родителей.

— Да, — кивнула Марина Олеговна.

— Телефончик отца есть?

Сергей Колязин хотел было огрызнуться, что он его ни при каких обстоятельствах не скажет. Но быстро выяснилось, что поворот разговора так круто изменился, что ученика выкинуло из него, и тот остался уже не у дел.

— У классной. — молниеносно ответила преподавательница.

— Хорошо. Возвращайтесь к уроку, я отведу его классной.

Марина Олеговна вышла. Директриса проводила её глазами и обратилась к Колязину:

— Присядь на стул.

Сергей был в замешательстве, но, видимо, когда дело доходит до секретного оружия, как вызов родителей в школу, то обстановка в руководящих кругах резко меняется. Ученик с подозрением осмотрел предложенный стул и сел на него.

— Номер родителей знаешь?

— Нет. — сказал учащийся, думая, что это как-то поможет участи.

— Тогда посиди здесь, сейчас я узнаю номер и при тебе оповещу твоих родителей. Вот они обрадуются твоему поведению, да?

Это так и осталось без ответа. Если до сих пор Сергей чувствовал за собой какую-то силу, то теперь она куда-то ушла и сменилась довольно неприятным томлением в предвкушении чего-то неприятного.

Это был первый раз, когда родителей Колязина вызывали в школу.

Начиная с пятого