Домашний огонь - Камила Шамси

Парень остановился у стойки. Синие джинсы, стеганая оливкового цвета куртка, ждал официанта.

Исма поднялась, прихватив с собой кружку, подошла к нему.

– За стойкой кто-то появляется, только если народу много.

– Спасибо, что предупредили. А где здесь…

Манера произносить гласные беззастенчиво аристократическая. Она-то ожидала услышать не столь классово однозначный лондонский акцент отца.

– Наверху. Я провожу. То есть вы, разумеется, найдете дорогу наверх, но мне самой туда надо. Кофе холодный.

С чего это столько слов?

С неожиданной фамильярностью он взял кружку из ее рук.

– Разрешите мне. В качестве благодарности за спасение от участи Англичанина Который Вечность Стоял у Пустой Стойки. Вполне естественно принять его также за Англичанина Который Заблудится Если Пойдет Наверх.

– Кофе надо подогреть, вот и все.

– Верно. – Он понюхал кружку, еще один слишком фамильярный жест. – Пахнет изумительно. Что за сорт? Я бы не отличил эфиопский от колумбийского, даже если…

Тут он смолк, а потом добавил:

– Это предложение замерло и не знает, как ему закончиться.

– Дай ладно. Это какая-то их собственная смесь.

Несколько секунд она оставалась у стойки, глядя ему вслед. Он взбирался по лестнице, с одной стороны ограниченной кадками с папоротниками, а с другой – стеной, на обоях которой тоже были нарисованы папоротники. Когда он обернулся к ней и одними губами произнес: «Пока не заблудился», она притворилась, будто погружена в собственные мысли и вернулась за маленький стол в нише, села, изогнувшись так, чтобы тенью своего тела заслонить от солнца экран ноутбука. Провела пальцами по деревянной столешнице, шишкам, ожогам. «Угадай, кого…», начала она печатать СМС, остановилась и стерла. Нетрудно было себе представить реакцию Аники. «Фу!» или «Как ты могла с ним заговорить?»

Юноша не возвращался. Наверное, увидел наверху очередь, пожал плечами, поставил ее чашку на стойку и ушел. Эта мысль и разочаровала Нему, и утвердила в собственной правоте. Она пошла за новой порцией кофе, но аппарат оказался неисправен, и пришлось довольствоваться кипятком и чайным пакетиком, чтобы хоть подкрасить воду. Вернувшись в подвал, она обнаружила на своем столе чашку свежего кофе и парня: развалился в кресле, ноги перебросил через подлокотник и читает книгу, толщиной соответствующую прорехе на полке над его головой.

– Что это? – глянул он на чашку с чаем. Присмотрелся к ярлыку на пакетике заварки. – Красный рубин. Только цвет, на вкус можно даже не надеяться.

Она взяла кофе, приподняла кружку, молча благодаря. Кофе можно бы и погорячее, но, видимо, парень откуда-то его принес, шел с ним по улице.

– Сколько я должна?

– Пять минут разговора. Столько же времени, сколько я потратил в очереди. Но это после того, как вы закончите свои дела.

– Это не так быстро.

– Отлично. Я пока изучу наиважнейшее сочинение… – Закрыв книгу, он зачитал название с обложки: «Священная книга женских тайн в одном томе. Женское колдовство, ритуалы богини, заклятия и другие женские искусства».

Кто-то из студентов с недовольством обернулся. Исма сунула ноутбук в рюкзак, допила кофе.

– Можете проводить меня до супермаркета.

* * *

За короткий путь до супермаркета она успела узнать, что юноша бросил работу консультанта по менеджменту и набирается опыта жизни вне офиса, в том числе отправился в гости к бабушке и дедушке с материнской стороны, в Амхерст, город, любимый с детства, где он всегда проводил летние каникулы.

Пока она пыталась выбрать какой-то из малосимпатичных сортов помидоров для запланированной на вечер пиццы, Эймон отошел и вернулся с банкой сливовидных помидоров и с зеленью для салата, который она готовить не собиралась.

– Рукола, – объявил он, преувеличенно раскатывая «р». – Хорошее название для итальянского танца или для мази от бородавок.

Никак Исма не могла взять в толк, пытается ли парень произвести на нее впечатление или он из тех, кто упивается собственным обаянием. Дождавшись, когда она сложит все покупки, он подхватил ее рюкзак с прилавка и закинул на плечо, примолвив, что ему нравится это ощущение, будто снова стал школьником, – можно ему немножко пройтись так, с рюкзаком?

Она подумала: он выставляет напоказ свои изысканные манеры, у таких, как он, это вменяется в заслугу. Но когда она сказала, что не нуждается в подобном рыцарстве, он возразил: не рыцарство, а прямая его противоположность – навязывать даме свое общество лишь потому, что ему одиноко и лондонский акцент – наилучшее лекарство для него в таком состоянии. Вот они и пошли дальше вместе, направились в ближайший лесок, уж очень хороший выдался день. По дороге он попросил сделать крюк через Мэйн-стрит (название улицы он произнес чуть высокомерно, как человек, явившийся прямиком из метрополии) и остановиться возле уличного одежного магазина – она едва успела перейти дорогу и снять с карточки двадцать долларов, как он уже вынырнул из магазина в дорогих прогулочных башмаках, и рюкзак явно прибавил в весе.

В лесу было слякотно, и все же радовал свет, проникавший сквозь колючие ветки, и ревела река, вздуваясь от талого снега. Оба подняли воротники, спасаясь от капели. Юноша весело вскрикивал, когда крупные холодные капли шлепались ему на голову, хвалил стильную защиту, которую обеспечивал Исме шерстяной тюрбан, и сравнивал ее с Гретой Гарбо. Время от времени слышалось «ба-бах» – большой ком снега отрывался и падал наземь, – но в целом казалось вполне безопасным гулять тут. Говорили о пустяках, о погоде, о дружелюбии американцев к первому встречному, о любимых маршрутах лондонских автобусов (что лишь подтвердило существенно различавшуюся географию их жизней), и все же его английский юмор, знакомые аллюзии оказались для Исмы – чего она сама не ожидала – настоящим праздником.

Ему такая болтовня давалась легко, но юноша следил за тем, чтобы не впадать в монолог и внимательно выслушивал самые банальные ее реплики и задавал дополнительные вопросы, а не использовал ее слова как трамплин, чтобы разразиться длинной речью – в отличие от большинства знакомых ей мужчин. «Кто-то воспитал его так, как я старалась воспитать Парвиза», – пришла непрошеная мысль.

На одном из сравнительно спокойных участков ручья обнаружилось поваленное дерево, ствол лежал перекинутым с берега мостком длиной шесть или семь метров. Исма прошлась по нему, раскинув руки, балансируя, а юноша держался позади, издавал невнятные звуки, отчасти тревожные, отчасти восхищенные, очень приятно было это слышать. Небо насыщенной синевы, вода прибывала, словно кровь, отхлынувшая от сердца, стройный юноша из того мира, который был так далек, ждал Нему, просил вернуться к нему. Она глубоко вдохнула, попыталась уловить свое отражение в воде, но течение было слишком быстрым, ничего общего с той неторопливой рекой, к которой она привыкла.

Исма выросла в городе, пронизанном каналами, она открывала их тайны в отрочестве, пока сверстники увлекались иными поисками, которые более пугали Исму, чем привлекали. В Адпертоне, в двух милях от прежнего своего дома, она могла свернуть на тихие прибрежные улочки, почти безлюдные, если сравнить их с проезжими, по которым Исма добиралась туда. Она знала, мама и бабушка считают это небезопасным, чтобы девочка одна шла мимо каких-то заводских территорий и по глухим участкам, где нет ничего, кроме деревьев, словно в сельской местности (ее родным сельская местность казалась полной угроз: будешь звать на помощь, никто не услышит), и она говорила попросту, не вдаваясь в подробности: «Я пойду погулять», что старшие родственницы воспринимали как безобидный и даже милый вид отдыха.