Эпоха за эпохой. Путешествие в машине времени - Карл Александр

– Мистер Уэллс! – воскликнула педантичная миссис Нельсон, когда он быстро вошел на кухню. – Где вас носило? – Она сложила газету «Дейли Мейл», налила чашку чая и, встав, вручила ему, после чего добавила: – Вам не следовало бы мотаться на этой вашей машине в такую погоду.

– Погода всегда такая, – возразил он своей экономке и сделал большой глоток чая.

– Но человеку с вашим здоровьем…

– Я еще никогда так прекрасно себя не чувствовал.

Она покачала головой и вздохнула:

– Вот и мистер Нельсон так говорил. За день до своей смерти, Бог его благослови.

Уэллс не ответил на это замечание и допил чай.

– Кто-то уже пришел, миссис Нельсон?

– Нет, сэр. – Она подняла голову, сверкнув глазами, и добавила чуть саркастически: – Конечно, если ваши друзья такие же, как вы, то можно ожидать, что они опоздают, так ведь?

– Если это считается модным, – отозвался он с улыбкой. Вернув чашку с блюдцем на стол, он направился к двери.

– Я приготовила вам свитер, – сказала она дружелюбно. – В гостиной прохладно.

– Это не гостиная, миссис Нельсон. Это библиотека.

– Называйте ее как хотите, сэр, но дело-то в том…

– Я положу в камин еще поленце.

Он ушел из кухни.

Миссис Нельсон вернулась к своей газете, но не смогла сосредоточиться на чтении. Она решительно не принимала все те мнения, которые мистер Уэллс при ней высказывал, особенно его взгляды на религию и брак. Как это он сказал? А, да! Девяносто девять процентов всех брачных союзов заканчиваются либо бунтом, либо пассивным терпением. И, если Бог существует, то как он мог допустить, чтобы природа была столь бессмысленно жестокой? Разве это не следует считать потворством пыткам? А когда она осудила его развод, он со смехом сказал, что не будь он холостым, то у нее не было бы работы. К ее сугубому изумлению, он с удовольствием добавил, что для страны еще не все потеряно, если другие консерваторы вроде миссис Нельсон будут работать на радикалов вроде Эйч Джи Уэллса. Как бы то ни было, должность экономки этого человека оказалась невероятно сложной и интересной.

Она подлила себе чаю, думая о том, одобрит ли мистер Уэллс ее канапе. Она весь вечер поджаривала хлеб и нарезала его треугольничками, на которые выкладывала свою фирменную сырную смесь, острый соус и колбасу. Она вздохнула. Если вспомнить о времени дня и собравшейся компании, он, наверное, больше будет интересоваться вином.

Что было не совсем так. Подложив в камин три поленца, Уэллс взял с оловянного блюда с закусками одно из изящных канапе, попробовал его – и нашел чудесным. Продолжая жевать, он отметил, что миссис Нельсон выставила привлекательную вазу с фруктами, сыры, хлеб, столовые приборы, красивые хрустальные рюмки и несколько бутылок приличного французского кларета. За закусками на буфете горели свечи – и он улыбнулся с гордостью и восхищением.

Он осмотрел помещение в целом. Его экономка сумела придать ему атмосферу удобства и уюта, несмотря на отсутствие ковров, приличных штор и лишних предметов мебели. Единственный диван был недавно заново обит, два красных бархатных кресла – вычищены, а бюро (поддельный чиппендейл) отполировано.

Эйч Джи пришел в восторг. Миссис Нельсон создала в комнате ощущение порядка и одновременно дружелюбного тепла. Из места, куда он просто приходил почитать, вышел безупречный уголок для такого романтичного ученого, каким был он. Теперь эта комната станет идеальной сценой для его революционной новости.

Он знал, что его друзья будут удивлены и обрадованы: с некоторыми он не встречался с университетских дней, когда он едва сводил концы с концами в полуподвальном помещении в Вест-Энде на жалкий один фунт в неделю. «Ах эта миссис Нельсон! – подумал он. – Что за чудесная женщина!» Уэллс надеялся, что она навсегда останется его экономкой. И потом – что это за жизнь, если все домочадцы всегда и во всем придерживаются одного мнения?

Он поспешно поднялся наверх и переоделся в серые твидовые брюки и удобную домашнюю куртку. Потом причесал свои темно-каштановые волосы и критически осмотрел себя в зеркале. Инспекция завершилась привычной ухмылкой, потому что он себе нравился: ему представлялось, что его резкие, но благородные черты соответствуют его любви к писательству и изобретательству. И он не сомневался в том, что когда-нибудь его добродушное лицо привлечет к нему обаятельную, опытную и умную женщину… эмансипированную женщину, как на людях, так и в спальне.

Эйч Джи лихо провел гребнем по усам – и счел себя готовым.

* * *

Гости начали собираться вскоре после десяти, освобождаясь после разнообразных дел, которыми они занимались этим вечером. Миссис Нельсон забирала у них пальто и шляпы, вешала их в шкафу в прихожей – и недоумевала, с чего бы мистеру Уэллсу… да и любому другому человеку… могло захотеться производить впечатление на джентльменов, которые, как она подозревала, принадлежали к богеме или к бунтарям. Тем не менее она оставалась вежливой и любезной, провожая гостей в гостиную (она же библиотека), где их тепло приветствовал Уэллс. Затем она закрыла дверь комнаты и рада была отправиться спать, потому что было уже почти одиннадцать и она очень устала.

В библиотеке начались немного неловкие разговоры о послеуниверситетских годах: гости поняли, что в то время, как их карьеры постепенно вели их в гору, Уэллс с некоторым трудом держался на самой нижней ступеньке лестницы. Но кипящий энтузиазмом и оптимизмом хозяин дома передал всем канапе, а потом разлил вино по бокалам и вручил каждому с каким-то дружеским замечанием. После этого он широким взмахом руки предложил всем устраиваться поудобнее. Гости расселись в кресла и на диване и пригубили кларет. Поскольку мебели хватало, чтобы усадить только пятерых, Эйч Джи остался стоять – но это его вполне устраивало. Он мог дирижировать разговором.

И вечер начался.

Герберт Уэллс расхаживал перед камином, щедро прикладываясь к вину. Рональд Смит, который теперь превратился в очкастого экономиста, работающего на корону, начал многословное рассуждение относительно легкомысленности художественной литературы. Уэллс терпеливо слушал и выжидал. Его стройная щеголеватая фигура двигалась изящно, но сдержанно, поскольку он всегда говорил всем телом. Его темные глаза не отрывались от лица Смита.

– Литература всегда была лживой, и я бы даже сказал, что она поощряет преступность, – заявил Смит.

Полбокала вина притупили его и без того тусклый разум, так что он даже не замечал, что говорит слишком громко и повторяется.

– Я что-то не слышал, чтобы книги совершали преступления, – возразил Джеймс Престон, адвокат, намеревающийся баллотироваться в парламент. – Мне всегда казалось, что виновными бывают люди.

Все засмеялись.

– Ну, мне хотелось бы услышать мнение хозяина дома, – буркнул Смит, лицо которого стало почти одного тона с его бурым галстуком-бабочкой.

Герберт Уэллс развернулся к нему. Голос у него был высоким, но звучал уверенно: