Плацкарт - Владимир Козлов

Я сделал глоток, передал бутылку Ивану. На другом берегу химзавод выпускал в черное небо сизое облако дыма. Светила луна. У ограды набережной целовались парень и девушка. По мосту тепловоз тащил за собой цистерны.

Сторож на вахте поглядел на меня и снова повернулся к черно-белому телевизору. Я поднялся по ступенькам на пятый этаж, открыл дверь с табличкой «Вечерний курьер». В коридоре стоял письменный стол, над ним к стене был приклеен лист А4: «Прием рекламных объявлений в газету с 10-00 до 18-00, обед с 13-00 до 14-00». Я зашел в дверь с табличкой «Корреспонденты».

Книжный шкаф, стоящий поперек комнаты, разделял ее надвое. На его полках лежали потрепанные подшивки газет.

Я заглянул за шкаф. Анюта набирала на компьютере текст. Мацкевич листал свой блокнот, а Бурляев курил, глядя в окно на стену соседнего здания – склада завода металлоизделий.

Я сказал:

– Здрасьте.

Мацкевич и Бурляев кивнули. Анюта улыбнулась мне, оторвавшись от монитора.

– Присядь, подожди. Мне осталось закончить всего два абзаца. И Макса пока еще нет.

Я сел за свободный стол. На нем лежал лист бумаги с распечатанной страницей «Курьера». Страница была перечеркнута ручкой, внизу стояла чья-то размашистая подпись и дата «29/05/2004». Это был раздел «Высший свет», с фотографиями Бритни Спирс, Вайоны Райдер и Жерара Депардье.

На столе Анюты стояла фигурка человечка в зелено-желто-красной панаме с листиком марихуаны.

– Это что, тебе кто-то подарок принес? – спросил я.

– Не мне, Пивоваровой. Это – ее стол.

Мацкевич – дядька под пятьдесят, седой, в очках с толстыми стеклами – отодвинул стопку блокнотов, зевнул.

– Ну вот, опять… До восьми часов на работе. А потом спрашивается – почему времени ни на что не хватает? На что тут его хватит?

– На то, чтобы Чехова перечитать. – Бурляев улыбнулся.

Мацкевич резко взмахнул рукой.

– Какого там Чехова? Мне современное некогда почитать. Мураками купил вон недавно. Ну и что с того, что купил? Лежит себе, руки все не доходят… А все читают, говорят – интересно…

– Раз все читают, значит – фуфло. Настоящее должно принадлежать посвященным. – Бурляев улыбнулся, наморщив высокий лысеющий лоб, тряхнул собранными в хвост волосами.

Мацкевич вытащил из портфеля металлическую плоскую флягу, открутил крышку, отпил. Бурляев хихикнул.

– Что, Семен Павлович, поддерживаем бодрость духа вискариком?

– Каким еще там вискариком? Обычный компот. Вишневый. Не верите? Могу дать попробовать…

– Нет, спасибо. Я, честно говоря, не большой любитель ни виски, ни, тем более уж, компота. А вот водочку нашу русскую люблю иной раз – чтобы спрятаться от окружающей хренотени. Такой вот у меня эскапизм…

– И чем это окружающая действительность так вам насолила? – перебил его Мацкевич.

– А вы, можно подумать, от нее в великом восторге…

– Какое там – в восторге?! – Мацкевич резко мотнул головой. – Сплошная коррупция, произвол. Во власти – одни карьеристы и жулики. Когда обо всем этом думаешь, волком выть хочется…

– А вы повойте, Семен Павлович. Иногда помогает… – Бурляев улыбнулся и подмигнул мне.

– Тут вой, не вой – все равно не поможет. Кругом творится бардак. Вся страна на Москву работает, они там жируют, а ты здесь, в провинции, хоть с голоду сдохни – никому нет дела до этого.

Бурляев повернулся ко мне.

– И куда это вы, Дмитрий, намылились с вашей милой сестрицей? На концерт?

– Нет, в клуб, на дискотеку.

Мацкевич сделал глоток из своей фляжки.

– О каких концертах может быть речь, Алексей? Вся музыка закончилась в начале семидесятых. После «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин» и «Пинк Флойд» не появилось ничего интересного. Про нашу страну я не говорю. Здесь все вообще – профанация, чепуха.

Бурляев сбил с сигареты пепел щелчком, наморщив лоб, поглядел на Мацкевича.

– А как же тогда Башлачев? А Янка? Они ведь не просто рок-музыканты, они – поэты, не хуже какого-нибудь Пушкина. Даже лучше. Нам сегодня Пушкин до фонаря, никому он не интересен. И не только Пушкин, а многие классики.

Мацкевич помотал головой и поднял руки вверх, закрыл лицо ладонями.

– Ну у вас и реакция – как будто я осквернил святыню, – продолжал говорить Бурляев. – А признайтесь, Семен Павлович, – только честно. Вам самим нравится Пушкин? Вы когда его последний раз перечитывали?

Хлопнула дверь. Из-за шкафа выглянул Макс в широких рэпперских джинсах, белой кепке и красной кофте с буквами «СССР». Он чмокнул в губы Анюту, пожал руки мне, Бурляеву и Мацкевичу, прислонился к шкафу-перегородке под портретами Высоцкого и Жванецкого.

– Ну, как жизнь молодая? – спросил Мацкевич.

– Нормально. В общем, даже супер. Не супер-пупер, но… супер.

– Все, я закончила! – радостно взвизгнула Анюта.

– Тогда – вперед, на яды. – Макс оттолкнулся руками от шкафа. Шкаф зашатался.

– До свидания! Хороших вам выходных! – сказала Анюта Мацкевичу и Бурляеву. Я и Макс кивнули им на прощание. Мы втроем вышли из кабинета. Я закрыл дверь.

Макс спросил у Анюты:

– Ну, чем тебя сегодня грузили эти лузеры?

– Не лузеры они, а приятные дядечки. Просто жизнь их немного прижала. А так – умные люди, много знают, много интересного говорят, особенно Леша. Сегодня сказал, например, что Башлачев – лучше Пушкина.

– А кто такой Башлачев? Тоже поэт? Я в этой теме, ты знаешь, не очень…

На танцполе плясали человек пятьдесят. Все столики были заняты. Мы встали у стойки, я купил всем троим по пиву. Макс наклонился к моему уху.

– А чего это, Димон, ты решил с нами пойти? Это, вроде, не твой стиль, или как? Может, комплексуешь, что тридцать лет скоро? Хочешь быть вечно молодой…

– Вечно пьяный…

– Не, а правда?

– Просто захотел сходить с вами – и все. Для разнообразия.

– Значит, не комплексуешь?

– Мне это по барабану.

– А может, ты посрался с Натахой и решил кого-нибудь снять? Давай, я тебе помогу – у меня здесь море знакомых подружек…

– У тебя мозги как-то странно работают. Если бы я хотел кого-нибудь снять, то пошел бы не в это место.

– А куда, например?

– Туда, где тусуются девушки моего возраста.

– А-а-а… То есть младшее поколение тебя не влечет?

– Мне достаточно и вот этого младшего поколения. – Я обнял Анюту за плечи, она шутливо отстранилась и спросила: