Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв. - Марина Черкасова

Среди множества значений термина «улус» Вл. Даль и М. Фасмер приводят следующее: «ряд прямых полей, пашен в прямых межниках, закоулки» (из псковских и тверских говоров). Улус неожиданным образом оказывается близким греческому «αυλίς» – стоянка, улица. Улус как ряд прямых полей вполне соотносим с улицей – чем-то выпрямленным, ровным. На память приходит топонимика Устюга, для которого, как и для всякого северного города, была характерна органическая близость посада и прилегающей сельской округи. В писцовой книге 1623–1625 гг. здесь отмечена Мироносицкая улица, переходящая в Мироносицкое село. Есть и другие улицы – Пятницкая, Леонтьевская и, вероятно, ставшие их продолжением села, указанные в самом Устюге, – Пятницкое, Леонтьевское, образующие приходы, а «улисная» (уличная? – М. Ч.) земля в них учитывалась плугами. В городах границы прихода охватывали как раз улицу или квартал, а в сельской местности – исторически сложившуюся волость или её часть. В образцах ставленных грамот новгородского архиепископа Геннадия 1503/04 г. (дьячкам и пономарям) термин улица является синонимом названию церкви («…на которую улицу имярек святому…»).

Заслуживает внимания ещё одно значение греческого «αυλίς» – находящийся, ночующий в поле, сельский. Так могли называться первоначальные остановки архиереев и их должностных лиц (десятильников, доводчиков со своими «людьми»), собиравших ещё в домонгольское время церковную дань и судебные пошлины. Дело в том, что первичной формой деятельности и государственной, и церковной администрации в Древней Руси была объездная, а не стационарная. Так слово «αυλίς» (путём замены в русских переводах дифтонга ау на у) могло семантически соединиться с приходом, местом остановки лиц церковной администрации, иными словами, погостом древнерусского времени, образцом которого выше мы как раз и посчитали Векшенгу. Архаические элементы такой именно организации управления в виде зимнего «объезда» сельских приходов Устюжской земли владычными десятильником, доводчиком с их людьми, сбора «полюдного» отражены в окладной книге Ростовской митрополии 1625 г. Унаследованные от древнерусской эпохи, они, таким образом, продолжали функционировать и в первой четверти XVII в. Все указанные выше тотемские и вологодские улусцы территориально как раз укладываются в рамки Ростовской епархии на севере.

Другое объяснение происхождения северных улусов/ улусцев можно связать с летописным известием о большой ссылке знатных казанских татар в 1487 г. на Вологду и Белоозеро (точнее, Карголом) – царя Алегама с матерью царицей Фатимой, женами, сестрами и братьями Мелик-Тагиром и Худай-Кулом. Кроме того, на Вологду в 1480 г. был сослан крымский царевич Хайдар (Айдар), сын Хаджи-Гирея. В Устюжском летописном своде отмечено, что вел. кн. Иван III «татар рассажал по посельским». Посельские, как известно, управляли дворцовыми (великокняжескими) сёлами, а Вологодский и Устюжский уезды в XV–XVI вв. вообще были плотно насыщены дворцовым землевладением. Речь, следовательно, должна идти о кормовом обеспечении ссыльной татарской знати с дворцовых сёл-волостей Вологды и Устюга. Такие волости, точнее их часть, могли пониматься как улусы, с которых кормились татары. Допустимо и предположение о переходе части ссыльных татар в православие, что как-то может объяснить позднейшее соединение улусов с низовой структурой церковной организации. Однако для подтверждения нашего предположения у нас нет систематических описаний – и государственных, и тем более внутрицерковных – Вологодского и Устюжского уездов конца XV – первой половины XVI в., в которых содержался бы фактический материал о возможном расселении татар и их крещении здесь.

Крайняя западная оконечность в географическом распространении улусцев замечена в Чарондской округе в 1699 г. – это Чюриловский улусец в вотчине Спасо-Вожеозёрского монастыря. Крайним восточным улусцем можно считать Пичужский в составе Кичменгской волости, расположенный по р. Ентале. В 1780-х гг. он входил в Никольский уезд Вологодской губ. Этот улусец примыкал к одному из ареалов Южской трети Устюжского уезда – по среднему Югу с его притоком Кичменгой. Любопытно, что на р. Ентале по писцовым книгам XVII в. известна дер. Бакшеев двор, а тюркское слово «бакшей» означает писца. Используется это слово и в антропонимических конструкциях при указании на казанскую и крымскую знать. В Пискарёвском летописце под 1534–1536 гг. фигурируют послы из Казани (Козя-Охмат-бакшей) и Крыма (Тетчербей-бакшей). В том же источнике находим смысловое сближение слов «улусы», «ясак» и «чёрные люди», что подчёркивает значение улусов как податных округов.

Взяв Казань в 1552 г., царь Иван IV потребовал от податного населения бывшего ханства («чёрных людей всех улусов») «есаки платити по-прежнему». Скорее всего, исчисление налогоплательщиков в улусах совпадало с военно-децимарным делением на десятки, сотни, тысячи и тьмы. Отсюда и выборные лица, ответственные за каждое подразделение, – десятские, сотские, тысяцкие, темники. Позднейшее употребление термина «улус» выявлено нами в просьбе казахских старшин Младшего Жуза 1726 г. о принятии их в подданство России. В тексте фигурирует 40 тыс. улусов, а в них 100 тыс. чел., «и все те люди военные». Значит, улус – это не только какая-то владельческая часть в общей территории или податной округ, но ещё и военное подразделение (применительно к упоминанию 1726 г.) численностью в 2,5 тыс. чел.

Список вологодских улусцев можно дополнить. На Сухонском правобережье между Шуйским городком и Тотьмой известны Святогорский и Монзенский улусцы. Последний в составе Шилегодской волости указан в переписных книгах 1678 г. Святогорский улусец отмечен в окладных книгах конца XVII в. и в «Историко-статистических описаниях церквей Вологодской епархии» середины XIX в. В книге 1691 г. Святогорский улусец отождествляется с приходом церкви Воскресения Христова на Святой горе, а Монзенский – с приходом ц. Успения Богородицы на Монзе.

Территория между Устюгом и Сольвычегодском в писцовых и переписных книгах XVII в. определялась как Баскачий стан. «Баскаки» (слово тюркское, они же по-монгольски «даруги», «даругачи») имели свои военные отряды, частично рекрутировавшиеся из представителей местного населения. Расцвет системы баскачества на Руси относится к первым, наиболее тяжёлым десятилетиям ордынского ига (1260–1290-е). В связи с проблемой баскачества А. Н. Насонов особо подчёркивает значение окраинных городов – северных или южных (Устюга, Тулы, Курска), находившихся в непосредственной зависимости от татар.

В Устюге бытовало сказание о татарском «ясащике» (баскаке, сборщике ясака-дани) Буге-богатуре (Багуе), чинившем местному населению всяческий произвол. Оно оказалось включённым в Устюжский летописный свод под 1262 г. Буга «имал силно на постелю» дочь одного поселянина за неуплату им ясака. В условиях народных волнений против татар в начале 1260-х гг. ради собственного спасения Буга крестился в православие под именем Иоанн, а затем основал на окраине города – Сокольей горе – церковь Рождества Иоанна Предтечи. Функционирование устюжского баскака хронологически вполне совпадает с существованием института баскачества во многих городах Южной и Северо-Восточной Руси второй половины XIII в. Возможно, институт баскачества в Устюге контролировал обширную северную территорию по рекам Сухоне, Югу, Ваге, Вычегде и по крайней мере верховьям Северной Двины. Немного южнее села Баскачье-Вондокурье в Устюжском уезде даже на современной карте отмечена дер. Бугино, а ещё севернее – дер. Бегоулевская.