Помор - Валерий Большаков

Грязь и вонь отозвались в Чуге воспоминанием об Олёне. Для неё чистота и порядок были символами веры, она постоянно мыла, чистила, скребла, стирала, тёрла, подметала…

Не здороваясь, Фёдор с трудом раздраил иллюминатор.

— Ты чего делаешь? — раздражённо повернулись картёжники.

— Проветриваю помещение, — коротко ответствовал помор и осмотрелся. — Развели срач…

— Ты кто такой, а? — С верхней полки спрыгнул мускулистый детина с волосами, выгоревшими добела. — Или жить устал?

Детина лениво почесал мощную шею, и в руке его возник, будто из воздуха, длинный и тонкий кинжал — «арканзасская зубочистка».

Такие, случается, носят в потайных ножнах на спине, подвешивая шнурком к шее.

— Как звать? — спросил Чуга хладнокровно.

— Коттон Тэй, — осклабился детина, поигрывая кинжалом.

— А я — Фёдор. По-вашему если — Теодор. Так вот, Котт, или как там тебя… Сейчас ты спрятать… спрячешь свою ковырялку — и бегом за шваброй.

— А если не сбегаю? — промурлыкал Коттон.

Помор не стал тратить слова на объяснения — молниеносным движением перехватив руку с кинжалом, он заломил её, отбирая «зубочистку», и так крутанул Тэя, что того пронесло по всему кубрику и крепко приложило к трапу.

Не глядя на распластанного детину, Чуга показал пальцем на другого «отдыхающего», с интересом следившего за развитием событий с верхней койки.

— Ведро принести с водой, — велел помор. — Ополоснуть не забудь. Вам тоже зря не сидеть, — перевёл он взгляд на картежников. — Искать тряпки.

Матрос, занимавший место наверху, задумчиво почесал широкую грудину, размалёванную русалками, достал из-под матраца свинчатку и мягко спрыгнул на заплёванный пол. Оба картежника одинаково ощерились, вооружаясь кастетами.

…В следующую секунду шкипер со своим помощником наблюдали забавную сцену — сначала четверо матросов, с придушенными воплями, были по очереди вышвырнуты на палубу, а потом по ступенькам поднялся Чуга — могучий, равнодушный, холодный — и спокойно повторил приказ:

— Швабра. Ведро. Тряпки.

Капитан тихонько захихикал, качая головой, и сказал в сторону Мануэля, словно размышляя:

— Может, мне и боцмана послать следом за Айкеном? Этого русского хватит, чтобы заменить обоих!

Сайлас Монаган кисло улыбнулся, а боцман сжал рукою свою дудку, словно опасаясь, что её вот-вот отнимут. Костяшки его пальцев побелели.

Половины часа хватило, чтобы навести порядок в кубрике, — пол сиял белым деревом, иллюминатор, протёртый до невидимости, пускал «солнечные зайчики» на чистые одеяла, а медный штормовой фонарь под потолком горел надраенным металлом ярче, чем в те редкие моменты, когда его зажигали.

Матросы и сами поразились перемене. Они стояли в проходе, неуверенно переминаясь, поглядывая то друг на друга, то на помора.

— Вот так живут люди, — веско сказал Чуга. — Запомнить? И чтоб больше не путать кубрик со свинарником.

Он оглядел их всех — здоровенного Коттона Тэя; худого, но жилистого Эфроима Таггарта; кряжистого и кривоногого, схожего с крабом Табата Стовела; долговязого Хэта Монагана — то ли брата, то ли свата Сайласа. Нормальные, в общем-то, парни. Не без мути в головах, конечно, так ведь все такие. Цельные да ладные натуры, где вы? Ау!

— И последнее, — сказал Фёдор, усаживаясь на тяжёлую табуретку, принайтованную[11] к полу. — В мешке у меня тёплая одежда, денег там нет. Замечу, что лазал кто, — руки повыдёргиваю.

Матросы ему поверили.

Двумя часами позже Чугу привлёк шум на пристани. Холодное безразличие, поселившееся в нём с похорон Олёны, мешало позывам божьего мира найти отклик в душе, но остатки былого любопытства живы были — надо ж кругом-то посматривать, для здоровья полезно. Помор поднялся на палубу. Трюм был полон, грузчики, получив свои медяки, удалились шумной ватагой. Прибыли пассажиры.

На причале стояла пролётка, двое — белый мужчина в мягкой фланелевой рубашке, в потёртых «ливайсах»,[12] которые неплохо сочетались с ношеным сюртуком, и настоящий негр в коротких, не по росту, штанах и кургузой курточке — выгружали кожаные саквояжи и шляпные коробки, а по трапу поднималась молодая девушка в модном платье из джерси. Оно весьма выгодно облегало девичью грудь, подчёркивало крутизну бёдер и узину талии. Девушка шла уверенно, без ойканья, изящно придерживая подол. Когда она повернула голову в капоре и посмотрела в сторону Фёдора, Чуга увидел прелестное личико девочки-ангелочка, обрамлённое локонами приятного каштанового оттенка.

Встретившись с твёрдым взглядом помора, голубые глаза пассажирки расширились, словно дивясь увиденному. Пухленькие губки девушки приоткрылись — вот-вот с них сорвётся слово, но нет, длинные трепещущие ресницы опустились, пригашивая синие огонёчки.

— Пожалуйте, мисс Дитишэм, — суетился шкипер, — каюта готова, всё в лучшем виде, так сказать, а наш кок обещал нынче угостить настоящей русской ухой — из стерляди!

— Должно быть, это вкусно, — рассеянно произнесла мисс, с любопытством оглядываясь вокруг — и словно не замечая бросаемых на неё жадных взглядов. — Зеб, — обратилась она к негру, — занеси вещи в каюту, я потом их разберу.

— Да, мэ-эм, — сказал тот на южный манер — с мягким выговором, и осклабился, сверкая идеальными зубами.

Белый мужчина, до сей поры не издавший ни звука, отпустил извозчика и поднял на борт последний, весьма укладистый баул.

— Познакомьтесь, господа, — сказала мисс Дитишэм, представляя его, — это Флэган Бойд. Он сопровождает меня повсюду, оберегая от всяческих напастей.

Флэган молча поклонился. Полы его сюртука слегка откинулись, демонстрируя ремень с двумя кобурами, из которых торчали рукоятки револьверов с костяными щёчками. Воронёная сталь блестела потёртостями, из чего Фёдор заключил — револьверы Бойд носил явно не для красоты.

После обеда стало теплее, свинцовое небо посветлело. Затрепетали листья берез, лёгкой рябью покрылась двинская вода — словно мурашки прошли по реке.

— Отдать носовой! — гаркнул повеселевший шкипер. — Отдать кормовой!

Чуга, находившийся ближе всех к полубаку,[13] сноровисто ухватился за лохматый канат и перекинул его на пристань.