Барышня и хулиган - Елена Колина

Огромная квартира, в которую Даша переехала из скучных новостроек Московского района, имела затейливо-неправильную, извернутую форму. Квадратная прихожая как комната, от нее в глубь квартиры ведут извилистые, с неожиданными поворотами, узкие коридорчики. За коридорами обнаруживались темные комнатки-предбаннички с глубокими стенными шкафами. В этой квартире-загадке удобно играть в прятки и плести интриги.

Потолки высокие, почти четыре метра, пустые комнаты как спортивные залы. Комнат три, но квартира настолько велика, что в нее можно запихать несколько трехкомнатных малогабаритных крошек.

Вот этот коридорчик ведет на кухню, по сравнению с остальными грандиозными помещениями совсем крошечную, метров десять. Все равно здорово, ведь в старой квартире у Папы был кабинетик еще меньше, чем эта кухня. Вот эта дверь ведет в туалет, дверь открываем, а там еще одна прихожая, затем коридорчик и, наконец, туалет, тоже непривычно большой. Из туалета на лестницу выходит крошечное окошко. Можно тихонечко прокрасться, посмотреть, кто звонит в дверь, и закричать «у-у-у!», если этот кто-то свой.

Сонина подруга тетя Ада была такой дородной, громкоголосой, шумной, что выпирала из их хрущевской квартирки, как медведь из теремка. Даша всегда думала: как же она, бедная, располагает себя в их крошечном туалетике? Попа на унитазе, а грудь, значит, снаружи? В туалете новой квартиры тетя Ада сможет распределиться вольготно.

— А зачем в туалете окно? — спрашивает Даша.

— Отстреливаться. — Папа приоткрывает небольшое окошко, выходящее на лестницу, и удовлетворенно гладит форточку. Ему нравится его новая квартира и новая жизнь. Ему только что дали кафедру, он самый молодой в институте доктор, профессор, завкафедрой.

Соня была робко счастлива. Быть откровенно счастливой она боялась, опасаясь таинственных будущих несчастий гораздо больше, чем реальных трудностей.

— Не может быть все так хорошо! — Вглядываясь в даль, она неуверенно пыталась передать свои ощущения Папе.

— Ты этими вечными страхами неосознанно пытаешься договориться со своим еврейским Богом, чтобы он тебя хранил и не трогал, — отвечал Папа.

Соня не соглашалась, объясняла мужу, что равно не имеет отношения ни к иудаизму, ни к православию, но на время успокаивалась и переставала думать, что их жизнь неожиданно прервется несчастьем.

Ей нравилось быть профессорской женой.

— На работе сказали, что мне не повысят оклад, потому что другим важнее, а мой муж — профессор! — рассказывала она дома, лаская Папу глазами.

Обставлять новую квартиру было для нее неизведанным удовольствием. Раньше покупка любой новой вещи, будь то пылесос или новое платье для Даши, становилась семейным событием. Теперь Соня могла забежать мимоходом в Гостиный и, выстояв очередь, схватить сразу несколько пар туфель. Соне везло: с работы домой она ходила теперь через Гостиный Двор и довольно часто с виноватым видом возникала в дверях, держа в руках пакет или коробку.

Ей так по-детски откровенно хотелось быть красивой и нарядной, что Папа только качал головой и покорно хвалил покупки.

— Да, замечательно, красиво, молодец, что купила. А разве ты на прошлой неделе не приносила точно такое платье? — хитро блестя глазами, интересовался он.

— Это совсем, ну просто совершенно другое, вот посмотри, материал и фасон… — Сонино лицо покрывалось нежным румянцем, она волновалась, прижимала руки к груди и убеждала в необходимости покупки именно этого платья. На самом деле Папа ничуть на нее не сердился и был так же доволен покупкой нового платья, как и всеми предыдущими. Соня радовалась так трогательно, что ему хотелось ее баловать.

Исполнилась Сонина мечта, Дашу отдали наконец в английскую школу. Лето с репетитором, сумасшедшие деньги — и Дашин английский довели до среднего уровня спецшколы. Она способная, читает и переводит уже не хуже своих сверстников, учивших язык с первого класса. Трудно только исправить произношение, испорченное прежней пролетарской школой. Так говорит репетитор, строгая филфаковская дама Анна Владимировна.

Анна Владимировна отличается от учительниц в старой школе даже не как лебедь от утки, а как лебедь от червяка. Она очень красиво, стильно одета: белая рубашка-батник, вокруг шеи цветной платочек. Кожаный черный пиджак. У Сони такого пиджака нет, а сама Даша о нем даже мечтать не смеет, это не пиджак, а знак другой жизни.

Однажды Даше приснился сон. Она вышла на звонок в дверь, а за дверью никого нет, только стоит чемодан. Даша чемодан домой принесла, открыла, а там… белые, черные, голубые рубашечки! У нее дух захватило от счастья! Даша схватила белый батник, развернула, а он рваный, и все остальные рубашечки тоже рваные. Она проснулась на мокрой от слез подушке и сразу поняла, что рубашки были рваные, потому что ей это еще не положено, она их не заслужила.

В сумке у Анны Владимировны всегда лежит английская книжка в глянцевой цветной обложке, такие книги не продаются в ленинградских книжных магазинах. Она живет в другом, очень желанном для Даши мире. Даша хочет попасть в этот мир, поэтому старается изо всех сил, отрабатывает произношение, перед зеркалом засовывает язык между зубами, сводит глаза в одну точку и произносит старательно самый предательский звук — звонко уже получается, а глухо пока не очень.

В новой школе Даша сразу подружилась с Алкой Поповой, невысокой, одного с ней роста, девочкой со стандартно красивой фигурой и небольшим треугольным личиком с мелкими незначительными чертами. Всегда чуть приоткрытые узкие губы, открывающие ровные зубки, и слегка вздернутый нос, сложившись, образовывали хорошенькую настороженную мышку. Оригинальность ее незапоминающемуся личику придавала некая тень татаромонгольского ига — неожиданно узкие глаза и низко растущие темно-каштановые волосы. В Алке очевидна очень близкая татарская кровь, но она об этом не рассказывает. Или не хочет рассказывать, скрывает, что понятно и неудивительно. Зная, что она еврейка, Даша сама себя тоже формально числит русской.

В конце первого класса только что научившимся писать детям велели заполнить анкету. Милая улыбчивая толстощекая учительница вместе с завучем, тощей теткой в синем кримпленовом костюме и белобрысым начесом, ходили между рядами и объясняли первоклассникам, как отвечать на вопросы. В графе «социальное положение» надо написать «из рабочих» или, если твоя мама, к примеру, врач или инженер, тогда «из служащих». Даша — «из служащих». Она ни за что бы не хотела быть «из рабочих», хотя хорошо запомнила, какие жалкие глаза были у Папы, когда ее не взяли в английскую школу, и как переживала мама из.за того, что «служащие», видимо, похуже, чем «рабочие». Еще была графа, которая называлась «девичья фамилия матери». Маминой длинной фамилией «Гохгелеринт» Даша очень гордилась.

Завуч взяла у Даши листочек, показала учительнице, и они долго над чем.то вместе смеялись, поглядывая на нее. Любимая учительница, к которой Даше всегда хотелось прижаться — такая она была уютная, — вдруг показалась совсем чужой. Что могло быть там, в ее листочке, смешного, она не поняла. Фамилия, конечно же, очень длинная, такой длинной нет ни у кого, но зато какая красивая! На всякий случай Даша понимающе поулыбалась вместе с учителями. Откуда-то она знала, что глаза у нее при этом были такие же жалкие, как у Папы, когда ее не взяли в английскую школу. «У меня сейчас глаза собачьи, — подумала она. — Когда человек чего-то не понимает, ему от этого неловко и обидно. А он при этом еще старается не подавать виду, что расстроен, вот тогда у человека как раз и получается собачье выражение глаз».