Собачья служба. Истории израильского военного кинолога - Иван Гончаренко

— Попробуй, вдруг тебе повезет. Но ты должен знать, что отбор туда — один из самых сложных. Возможно, день, когда ты будешь сдавать эти тесты, станет самым трудным в твоей жизни.

— Как это подразделение называется? — поинтересовался я.

— Окец.

Так я узнал о «жале» израильской армии. В интернете я более подробно прочитал об этом подразделении, выяснил, какие физические и психологические тесты необходимо пройти. Смешно, но после того разговора с Алексом я даже не знал, как правильно пишется название подразделения на иврите. Пришлось посидеть за компьютером, прежде чем гугл понял, чего я от него хочу. Но, видимо, моя судьба уже была предопределена, и такая незначительная трудность уже не могла меня остановить. Алекса я больше не встречал. Никогда. Он, как добрый ангел, ненадолго появился в моей жизни, чтобы тихонечко подтолкнуть, указывая путь в нужном направлении.

Забегая вперед, скажу, что я все же сдал двухдневные тесты, выдержал спецподготовку, длившуюся год и два месяца, и честно отслужил положенные три года полноправным бойцом Окец. Из всех ребят, проходивших тестирование в это подразделение, успешным оказался лишь каждый десятый.

Гибуш с иврита переводится как «сплочение». Почему-то этим термином также называют отбор для службы в спецподразделениях израильской армии. Стать их бойцом, как я писал выше, очень трудно и почетно, это известно в Израиле абсолютно всем. После того как я узнал о существовании Окец, желание служить там росло с каждым днем. Сколько сомнений и тревожных мыслей пронеслось у меня в голове до того, как это произошло!

Однако не только сам гибуш в Окец заставил меня переживать. В один из первых дней после призыва я прибыл для прохождения двухдневного гибуша для службы в израильском подразделении Цанханим — бригаде парашютистов. Об этом отборе на гражданке мне рассказали, что это станет самым трудным днем в моей жизни, что после него я неделю не буду чувствовать своего тела. Да и вообще, будет очень хорошо, если я хотя бы просто пройду испытание до конца, а не брошу из-за усталости и боли посередине пути, как делали многие, не говоря уже о возможности после отбора попасть в парашютное подразделение.

Вечером всех участников гибуша привезли на базу, записали в алфавитном порядке, накормили ужином, распределили по палаткам, присвоили им номера и отправили спать. Есть такое выражение «затишье перед бурей», или очень емкое слово — предгрозье. Именно им можно очень точно описать те чувства, которые я испытывал в тот момент, — тревога и напряженное ожидание.

В палатке, куда меня направили, уже было двое незнакомых ребят, чьих лиц в темноте не было видно. Они лежали на раскладушках. Как только я зашел, один из них тут же сделал мне замечание:

— Ложись уже спать. Нужно хорошенько выспаться, потому что утром все начнется.

— Я даже не могу представить, что завтра будет самый тяжелый день в моей жизни, — признался я им.

Ребята рассмеялись. Один из них тут же рассказал семейную историю. По его словам, когда его родной брат проходил гибуш, он после этого не мог ходить неделю, настолько болели мышцы. Меня это, как вы догадываетесь, отнюдь не успокоило. Под этот «многообещающий» рассказ я лег и, как ни странно, тут же заснул. Что мне в ту ночь снилось, не помню, но вряд ли сновидения были приятными. В пять утра нас разбудил крик: «Подъем! Через десять минут стоять одетыми в центре базы!» Такой подъем был первым в моей жизни. Это щекотало нервы, и пришпоренное дозой адреналина сердце учащенно забилось, словно выстукивая: «Сейчас начнется! Уже скоро!»

За годы армейской службы подобные подъемы стали для меня обыденностью. Но все равно в такие минуты я испытывал непередаваемые чувства — тревогу и одновременно возбуждение от того, что ты не имеешь ни малейшего понятия, где окажешься через несколько минут, что с тобой произойдет, какие испытания тебе выпадут. От этого приятно холодило сердце, ибо ты понимал, что все происходящее — удел избранных, удел бойцов спецподразделения, к клану коих ты теперь имеешь самое непосредственное отношение.

В тот день мы бегали, ползали, наполняли песком и таскали сорокакилограммовые мешки. Но, как написано на перстне царя Соломона: «Все пройдет!» Это «пройдет» наступило для нас в восемь вечера. После дня испытаний нам приказали принять душ, одеться в выходную форму и предстать пред очи приемной комиссии, что я и сделал как можно быстрее. В комиссии было четыре офицера в возрасте тридцати-сорока лет в званиях полковников и подполковников — с двумя и тремя фалафелями (виноградными листьями) на погонах[4]. Они посмотрели на меня, на мои исцарапанные руки и шею, «утиную» походку (в области паха было все стерто, и каждый шаг действительно давался с трудом). Офицеры предложили мне сесть на стул, стоявший в некотором отдалении от стола, за которым заседала комиссия. Я присел и неожиданно почувствовал такое наслаждение! Обычный жесткий стул, но после такого тяжелого дня, после всего этого многочасового испытания, после пота, жары и боли я мог спокойно сидеть. Как же мало нужно человеку для счастья!

— Хорошо, Иван, — сказал один из офицеров. — Расскажи о себе и своей семье.

Вдруг другой офицер, ниже по званию, перебил:

— Но перед этим скажи: ты слышал об Иване Грозном?

Этот вопрос не был для меня неожиданным. Его задавали почти все незнакомые мне люди при первой встрече. Спустя много лет после армии, когда в израильской миссии при ООН на одной из еженедельных встреч израильских дипломатов я представлял доклад, Рон Просор, тогда посол Израиля в ООН, после моего выступления неожиданно спросил:

— Иван, а ты слышал об Иване Грозном?

С его легкой руки в ООН наши дипломаты и называли меня Иваном Грозным.

Но вернемся к приемной комиссии в парашютную бригаду и ко мне, блаженно восседавшему на жестком стуле. Один из офицеров задал стандартный для этого случая вопрос:

— Почему ты хочешь служить в парашютной бригаде? Почему хочешь быть одним из нас?

Веселье в глазах членов приемной комиссии после вопроса об Иване Грозном мгновенно сменилось серьезностью. Четыре пары глаз внимательно смотрели на меня, я же спокойно ответил:

— Если честно, я НЕ ХОЧУ быть одним из вас.

Офицеры если и были в замешательстве, то виду не подали. Многолетняя армейская служба приучила их контролировать и ситуацию, и свою реакцию при любых обстоятельствах. Они просто продолжали слушать, не перебивая.

— Я хочу служить в подразделении Окец. Мне сказали, что гибуш для парашютистов очень похож на гибуш для бойцов Окец, поэтому я хотел себя проверить, чтобы хоть немного подготовиться к предстоящему испытанию. Ведь у меня только один шанс. А я очень хочу туда попасть, — честно признался я.