Мир, где тебя нет - Марина Дементьева

— До чего ж охочи по эту сторону Железных гор прятать всякую дрянь за красивыми именами. — Кристалина неженственно отплевалась от свесившихся на лицо прядей. — Наверняка ведь и баллада к тому прилагается... соответствующе слезливая.

— А то как же...

Но даже свитый из стальных полос Коган предпочёл поберечь дыхание, нежели развлекать женщин беседой. Да и те не были к тому расположены. Широкие браслеты Кристалины туже обхватили запястья, открытые выше локтей руки оплело лозами вен. На крупном лице старшей лекарки застыло терпеливое выражение, с каким она, вероятно, годы и годы обихаживала недужных.

Демиан уже не кричал. Может, сорвал голос. Никто не знал, к лучшему ли было это его молчание или ещё худшим знаком.

Ломаной походкой целительница добралась до кресел в углу и упала в ближайшее. Выпущенная из рук чаша ударилась об пол и легла пустым черепом у её ног.

Движимая некиим наитием, Диана подошла к ней. По мехам и ворсу ковров прошелестели неподобранные юбки.

Целительница подняла хризолитовые глаза.

— Поборет ночь — прежним подымется, словно и не бывало, — монотонно и мёртво прозвучали слова. — Рассвета жди... рассвет покажет.

Женщина осеклась спросить: взгляд у кармаллорской герцогини был слепой. Говорила она всё равно что спящая — разбуди и не вспомнит.

Безымянная лекарка первой отняла руки и основательно потянулась, разгоняя застоялую кровь. Её примеру последовали ведьмаки и Кристалина, но медля, пытливо всматриваясь в неподвижного мужчину, борьбе с которым отдали столько сил.

Недавнее буйство казалось наваждением; теперь Демиана не вдруг было отличить от мёртвого — ни дуновения жизни в застывших чертах. Чёрная сеть вен набрякла всюду, где кожа была свободна от покровов. Лишь там, где в пройме рубахи грудь охватывали широкие полосы льна, ржаво пестрели пятна. На заскорузлой ткани влажно отблёскивало — дурные раны открывались вновь и вновь. Если всмотреться, не мигая и не дыша, можно угадать, как едва сдвигаются повязки.

— Более от вас ничто не зависит, — произнесла герцогиня, так, что слышать её могли все присутствующие, не одна Эста, и обычным своим тоном, но слова всё так же являлись, минуя её собственный слух и разум. — Лишь от него. Вам нужен отдых. Я останусь с ним до рассвета.

Никто не успел ответить, когда Эста поднялась, порывом движения разоблачая желание уйти. Ей казалось, что её незрячие глаза ведьмы на миг прояснились. Прошлая хранительница смотрела на хранительницу настоящую и видела окутавшие её белые вихри первородной силы. До поры спящий первоисточник истекал из сердечника существа своей носительницы — в бесконечность.

Магия, способная уничтожать.

Быстро. Верно.

Бесследно.

Когда-то Эста обратила первоисточник в орудие отмщения.

И оно ударило без промаха.

А вслед за тем оставило, чтобы уже никогда не даться в руки...

Это была магия, призванная созидать.

Проходя мимо, Эста коснулась рукава медлившего Когана.

— Оставим их, — сказала она давнему другу, и в голосе её разливалось успокоение. Она знала: у Дианы есть право, которое Эстель давно потеряла. — К её словам Хозяйка прислушается вернее, чем к моим. Слишком долго я оскорбляла божественный слух упрёками и проклятьями.

Прочие ушли тотчас после слов Дианы. Но Когану нужно было услышать решение женщины, которая имела равные с Дианой права на Демиана. Теперь, когда он знал ответ, ведьмак устремил тяжёлый взгляд на ученика. Кивнул и вышел вместе с Эстель, одной рукой придерживая её за плечи.

Этого Диана уже не видела.

Действуя как сомнамбула, она подошла туда, где интуиция внушала ей искать окно. Угадать было непросто, все четыре стены выглядели неразличимо, но она двигалась уверенно, точно оказалась в собственной спальне. Продавливая обеими руками толстую ковровую ткань, она нащупала неровность и обвела очертания запертой ставни и оголовья гвоздей, которыми ковры прибили к стенам.

Ухватилась, потянула — изветшалая основа затрещала, но не поддалась.

Тогда она вернулась и, действуя так же точно, пробежавшись пальцами по рядам гнутых ручек, выдвинула верхний левый ящик секретера. В нём обнаружилось то, что она искала — кинжал в тяжёлых ножнах.

Всадив острие в ковёр, Диана с оттягом повела вправо, а после — вниз, помогая себе левой рукой.

Ткань повисла треугольным лоскутом, обнажив сшитые доски ставни. Поддев кинжалом защёлку, откинула и, упираясь плечом и ладонью, давила, пока заржавленные петли не провернулись.

Закат над ними был прекрасен. Слой за слоем: золото, багрянец, бирюза, ультрамарин. Палитра художника, взявшего в работу самые богатые краски. И легчайшие взмахи обмакнутой в белила кисти поверх — перья облаков, словно незримый ангел качнул лебедиными крылами. И горение свеч поблекло до неразличимого в предночном сиянии, а воздух дурманил как опиум.

Диана вернулась на шаг, переступив брошенный кинжал. В её потемневших глазах меркнул блик солнца и гас в черноте зрачка.

Единое желание, сосредоточившее в себе все устремления, подменившее, казалось, самую её суть.

Пусть мир исцелится во тьме.

Пусть он возродится в рассвете.

Сила без имени текла сквозь неё, в ней, вовне...

Действия и мысли её пребывали словно бы в тумане; вместе с тем она ощущала ясность необыкновенную.

Она сделалась больше чем Ариата Кармаллорская. Это не герцогиня Ариата провела по причёске раскрытой ладонью, и усаженные камнями шпильки дробно застучали об пол. Не она разулась и босая прошла к постели — не Диане были помехой обувь и стянутые в узел волосы.

Сила струилась и мерцала в вольно льющихся волосах. Сила проницала её насквозь, поднималась из земли и возвращалась в землю.

Не Диана, и уж точно не Ариата Кармаллорская, высоко подобрав юбки, коленями встала на постель, склоняясь над пылающим в лихорадке мужчиной, и его жар опалил её открытую кожу и тело сквозь слои одежды.

Распущенные — как у ведьмы или любовницы, но не благородной невесты — волосы укрыли мага сияющим белизной пологом. Свободные от перчаток и перстней ладони легли ему на грудь.

Никогда он не был так открыт, как сейчас.

Никогда её зрение не было так глубоко.

Диана едва покачнулась, когда её очищенное сознание наводнили образы.

Череда сражений, вереницы смертей... вплетаются крики и стоны, и железистый привкус.

Старик, для которого он навсегда останется отнятым мальчишкой, сидит с недочиненной сетью на пороге радикулитом скрюченного домишка, и крыльцо поросло мятликом и снытью. Работа не спорится: суставы распухли, и пальцы не гнутся. Ладони грубы, как копыто, и пахнут рыбой, сколько бы дед ни тёр их золой и мыльным корнем.