Кукиш с икоркой - Елена Логунова

– А он?

– А он разулыбался, как королева красоты, руки растопырил и говорит: «Ируня!»

– Как?!

– Видишь, даже ты не знала, как меня называли в ранней юности! Да, Ируня! – В голосе Ирки послышалось отчаяние. – Говорит он мне: «Ируня! Вот мы и встретились!» А хуже всего то, что я на него смотрю – и вроде морда мне его знакома, но смутно, словно я его во сне видела! А наяву точно никогда не встречала!

– Может, ты забыла? Наверно, вы просто давно не виделись, как раз с вашей общей ранней юности.

– Да клянусь тебе, никогда в жизни я не видела этого мужика! Уж я бы его не забыла, говорю же, парень видный, симпатичный, – Ирка тоскливо вздохнула. – И вот мы стоим посреди тротуара. Я на него смотрю, как баран на новые ворота, и он на меня таращится, как мышь на крупу, аж облизывается, вот-вот накинется! Тут я не выдержала и строго так говорю: «Мужчина, вы обознались! Мы с вами не знакомы и никогда прежде не встречались!» А он тихо так, вкрадчиво отвечает: «Мы с тобой, Ируня, знакомы по прошлой жизни». Тут я решила, что он форменный псих, и шарахнулась от него прямо через дорогу, чуть маршрутку не затоптала.

– А он? – снова повторила я.

– А он так и остался стоять в своих тесных джинсах, как памятник голубым мечтам моей далекой юности, – с отчетливым сожалением вздохнула подруга. – Я ведь в ранней молодости именно о таком кавалере мечтала, точь-в-точь!

Я помолчала, решительно не зная, что на это сказать.

– Ну вот, а теперь этот псих из прошлой жизни все время вторгается в мое текущее существование, – грустно сообщила Ирка. – Нынче вечером, например, я увидела его в парке. Он сидел на дереве, как эльф-переросток, и с интересом наблюдал за тем, как я ем мороженое.

– Да уж, это было очень увлекательное зрелище! – съязвила я.

– Судя по многочисленным жирным пятнам на блузке, наверняка, – кротко согласилась подруга. – Лен! Что мне теперь делать? Я ведь Моржика люблю и совсем не хочу наставлять ему рога.

Из соображений такта я удержалась от остроумного замечания о том, что рогатый морж стал бы новым чудом природы, и сказала:

– Все очень просто. Этого твоего кавалера надо отшить.

– Пришить? – не расслышала Ирка. – В принципе, я готова убить любого, кто встанет между мной и любимым мужем, но ведь не так сразу…

– Добрая ты моя, – похвалила я подругу. – Ладно, не горюй, мы придумаем, как избавить тебя от назойливого поклонника!

Мы пожелали друг другу спокойной ночи и на том закончили разговор. Я тихонько забралась в кровать, где уютно посапывал Колян, и почти сразу уснула. Но, очевидно, мое подсознание начало работать над поставленной задачей сразу же, потому что всю ночь до рассвета мне снились назойливые поклонники в голубых джинсах. Поштучно и целыми батальонами они ходили за мной по пятам, волоча на веревочках кроликов, сов, жертвенных бычков и тележки с мороженым. Наиболее настырные экземпляры, подобравшись ко мне поближе, начинали интимно нашептывать что-то о нашей общей прошлой жизни, и лишь один красавец тихо сидел на суку кривой сосны, томно вздыхая и нежно поглаживая ручного дятла, пока я не сбила его с дерева метким броском бумажной салфетки, в которую был завернут добрый обломок кирпича. На кирпиче руническими письменами было начертано какое-то предсказание, но я не смогла его разобрать.

Выходные, проведенные в узком семейном кругу, освежают меня примерно так же, как каторжников работа в урановых рудниках. Воскресенье было таким утомительным, что в понедельник я проспала и опоздала на работу. Ворвалась в редакторскую, когда коллеги уже закончили распивать ритуальный утренний чай и разбежались по местам. На удобном гостевом диване рядком, как две птички, сидели только наши операторы, Вадик и Женька.

Птички из парней получились разнопородные. Взъерошенный Женька с покрасневшим носом и такими же очами смотрелся утомленным розовым фламинго, а нахохлившийся Вадик с глазами в темных кругах и уныло обвисшим носом напоминал сову. Вспомнив, что это почтовая птица недоброй памяти Гарри Поттера, я трижды плюнула через левое плечо и машинально посмотрела, нет ли в лапке Вадика бумажного свитка. Свитка не было, только чашка, из которой капало на палас, потому что руки у Вадика дрожали. Судя по всему, к чаю он даже не прикоснулся: чашка была полна до краев, и остывший чай в ней уже подернулся мутной пленочкой.

– Привет! – сказала я, устраиваясь за своим столом. – Почему вы такие унылые?

Разве сегодня не профилактический день?

Раз в месяц, именно по понедельникам, на местном радиотрансляционном центре проводятся какие-то загадочные профилактические работы, в суть которых я никогда не вникала. Мне довольно того, что в такие дни наши собственные программы не выходят в эфир, так что журналисты и операторы работают куда менее напряженно, чем обычно.

– Де-ень? – с немалым удивлением протянул Вадик, недоверчиво посмотрев на тонированное стекло книжного шкафа. – А почему же окна темные?

– Потому что сегодня черный день, друг! – Женька сочувственно потрепал товарища по плечу и быстро глотнул из пузырька, спрятанного в кулаке.

Я узнала флакончик, в котором наш экономный главный инженер по профилактическим дням порционно выдает техникам чистый спирт для протирки каких-то загадочных «головок», и весело изумилась:

– Да вы пьяные! Мальчики, вы обалдели, употребляете на рабочем месте? Да еще что употребляете – ценный расходный материал!

– С вами, бабами, не только обалдеешь, с вами вообще! – Женька размашисто погрозил мне пальцем, а потом тем же нетвердым перстом описал неправильный круг вокруг своей шеи и резко вздернул руку вверх, словно подсекая рыбу на леске.

– Ага, значит, вас обидели какие-то бабы? – догадалась я.

– Лю! – плаксиво изрек Вадик и резко кивнул, расплескав при этом половину содержимого своей чашки.

– Любимые? – уточнила я.

– Лю! – с надрывом повторил Вадик и сделал попытку трагически заломить руки.

Попытка не удалась, потому что руки не сумели встретиться, зато чашка окончательно опустела. Палас перед диваном промок насквозь, и ноги Вадика тоже. Я задумалась, затрудняясь подобрать подходящее слово, начинающееся на «лю». Любезные? Любознательные? Любвеобильные? Вряд ли, тогда Вадик не жаловался бы.

– Люмпенши? – Я попыталась угадать еще раз.

– Лю – это Людочка! – сказал, словно плюнул, Женька, гневно топнув по обмоченному паласу ногой. Ковролин жадно, как болото, чавкнул. – Вадюху обидела Людочка!

– А кто такая Людочка? – спросила я, не в силах припомнить в ближних пределах ни одной дамы с таким именем.

– Вадюхина невеста, – как само собой разумеющееся, сказал Женька. – Она его бросила.

– Н-н-не пр-рощу др-рянь! – с рычанием вскричал Вадик, демонстрируя высочайшую степень обиды на дрянную Людочку, после чего погрозил кулаком собственному отражению в зеркале и запустил в него пустой чашкой, однако промахнулся с направлением градусов на тридцать.