Баллада о сломанном носе - Арне Свинген

И вообще, по-моему, внешность у меня совершенно заурядная. Из тех, что сразу забываются, как только исчезают из поля зрения. Куда лучше, когда у тебя длинный нос или кроличьи зубы, — во всяком случае, на них задерживается взгляд. Впрочем, когда вырасту, можно сделать татуху в виде змеи, обвивающей горло. Хотя не очень-то это и стильно.

Я с силой втягиваю в себя воздух и направляюсь домой.

Прежде чем тронуться в путь, надо все же перевести дыхание…

— Что случилось с твоим прекрасным личиком? Мама осматривает мой глаз.

— Тренировка, — объясняю я.

— Правда? Ну ничего, мой мальчик.

Она ерошит мне волосы.

На маме халат, который ей узковат.

— Ты еще дашь им сдачи, — с улыбкой говорит она.

— Наверное.

— Ты прирожденный боец, малыш.

Не знаю даже, что на это ответить, поэтому просто улыбаюсь. И она улыбается в ответ. Ничего страшного, что у нее нет одного нижнего зуба.

Наверное, теперь стоит описать маму и нашу квартиру, раз уж я рассказал, как выгляжу сам. Но иногда трудно подобрать правильные слова. Мама мягкая, как подушка, а квартира — чуть меньше замка. Сойдет?

— Я сегодня работаю в вечернюю смену, — сообщает мама.

— Отлично.

Иногда, когда мама работает в магазине по вечерам, она приносит домой просроченные продукты. Недавно,’ например, это было мясо на косточке и венские сосиски, и мы наелись до отвала. Вот только не приложу ума, как уговорить ее работать почаще.

— У меня нет для тебя обеда. Хочешь соленой соломки?

— Да я не очень-то голоден.

— Прости, но ничего другого нет.

— Ну тогда давай хотя бы соломки.

Дело не в том, что соломка противная, она очень даже вкусная. Но ею трудно насытиться. Кроме того, она соленая и воздушная. Так что живот у меня начинает болеть раньше, чем я утолю голод.

— Обещаю принести что-нибудь вкусненькое из магазина, — говорит мама.

— А если я засну к тому времени?

— Тогда съешь на завтрак.

— Отлично.

Это слово я говорю часто. «Отлично». Не потому, что все хорошо, а потому, что если все время говорить просто «окей», или «ну да», или вообще промолчать, то все кончится довольно печально.

— Здорово, что ты снова работаешь, — добавляю я.

— На этот раз у меня получится, обещаю.

— Отлично.

Ну вот, опять… Наверное, надо было сказать «не обещай слишком много» или «посмотрим». Только это не в моем стиле. К тому же от таких слов портится настроение. А плохое настроение не украшает жизнь.

— Бабушка завтра зайдет. Надо придумать, что мы ей скажем.

— Окей.

Я умолчал об электрике из «Хафслюнна», зато рассказал о предполагаемом концерте.

— Ты будешь выступать? — спрашивает мама.

— Нет.

— На этот раз я обязательно пойду смотреть.

— Отлично.

— Я серьезно, Барт. Ведь правда пойду.

Маме не особо нравится на школьных вечерах. Прекрасно понимаю почему. В конце концов, все люди разные. Но, если бы она хоть разок пришла, может быть, это помогло бы… А вот хочу ли я, чтобы она это сделала, — сложный вопрос.

Как только мама уходит, я включаю музыку, глубоко вздыхаю и начинаю распеваться. После нескольких попыток записываю себя на комп. Я, конечно, не прирожденный оперный певец, но пою чисто — иногда даже сам себе поражаюсь, прослушивая собственные записи. Я не очень хвастаюсь? Сорри!

Жаль, что мне не суждена сцена… Но кое с чем в жизни приходится смиряться.

Я записываю диск и вывожу на нем «АДЕ». Потом, решив, что это лишнее, записываю еще один. Потому что если «АДЕ», то это — подарок. А в моем случае это всего лишь доказательство. Я кладу диск в конверт и засовываю его в рюкзак.

Ада меня совершенно не интересует. И пусть никто не думает иначе, особенно сама Ада. У нее есть парень — старшеклассник из неведомого города, за сто верст от нашего.

Делая уроки, я ем соломку и пью воду. В дверь звонят, но на сей раз я не открываю. Даже не смотрю в глазок. Пора уже чему-то научиться. Снова звонят. Я делаю звук плеера громче, и музыка побеждает.

Около одиннадцати я ложусь, но в подъезде шумят, и я не сразу засыпаю. Когда я наконец проваливаюсь в сон, возвращается мама.

— Какой ты чудесный, мальчик мой, — говорит она и гладит меня по волосам.

— Угу, — бормочу я.

— Мне так стыдно, я вообще-то собиралась сразу пойти домой, но тут… Я не хотела.

— Все в порядке, мама.

— А еще я забыла всю еду. Положила пакет под стол…

— Ничего страшного.

— Мне правда очень стыдно, малыш. Ох, сынок, какой же ты у меня хороший…

Мама очень приятно поглаживает меня по голове. Иногда она присаживается на мою кровать и делает это долго. Если дышать ртом, не чувствуешь исходящего от нее запаха. Но мне нельзя засыпать, потому что мама сама не доберется до дивана.

— Ложись, — говорю я ей.

— Ты такой у меня славный, — повторяет она.

Я помогаю ей улечься и мгновенно засыпаю.

Поутру звонок будильника вырывает меня из сна, который невозможно вспомнить. Но он точно был хорошим. В этом я уверен.

Мама лежит на спине и громко храпит. Я доедаю соломку и отправляюсь в школу.

— Вот, — говорю я, протягивая конверт Аде, когда мы входим в класс.

Кажется, никто не обращает на нас внимания.

— Спасибо, Барт, — отвечает она тихо и улыбается, засовывая диск в рюкзак. — Послушаю дома.

— Не жди ничего особенного.

— А я жду! — Ада снова улыбается.

Я догадываюсь, что она шутит. Но делает она это так, что сбивает меня с толку, и я краснею. Даю ей сдуть домашку.

Даже не взглянув на таблицу, учитель Эгиль говорит, что хотел бы видеть в ней больше предполагаемых участников. Ада и еще несколько девочек будут танцевать хип-хоп. Другой наш одноклассник вызвался играть на скрипке, еще предполагается скетч или номер с йо-йо. Две девицы собираются подпевать песне Бейонсе, а Гейр-Уве — показывать фокусы, которые все уже сто раз видели.

— Любое предложение будет принято с благодарностью, — трижды возглашает Эгиль.

На перемене я стою с этим-как-его-там-зовут — даже удивительно, как трудно запомнить его имя.

— Вчера я играл в наикрутейшую игру, — сообщает он.