Повелитель бурь - Андрей Воронин

«Война не отпускает, — решил он. — Уж сколько лет прошло, а до сих пор жмурики мерещатся. С таким мировоззрением вам, товарищ сержант, в лесу самое место».

Перед ним возник высокий, чуть ли не по пояс, вал, состоявший из кое-как набросанных толстых сосновых стволов — трухлявых, гнилых, местами обугленных, уже наполовину превратившихся в землю, густо заросших крапивой и малинником. Грабарь знал, что обходить этот вал бесполезно — он тянулся в обе стороны как минимум на полкилометра. Рискуя переломать себе ноги в опасном переплетении скользкого гнилья, он преодолел преграду.

Здесь мелколесье было пореже, и древесный мусор под ногами почти исчез. Грабарь узнал это место: пару лет назад тут пытались-таки навести порядок. Восемь человек в поте лица вкалывали здесь целую неделю, собирая гнилые ветки в кучи, чтобы потом вывезти их на какую-нибудь пустошь и сжечь от греха подальше. Но потом, как водится, возникли перебои с горючим, машины не пришли, и начальство махнуло на все рукой: гнил этот мусор десять лет, и пускай себе гниет дальше.

Грабарь распрямился, сориентировался по солнцу и, стараясь не шуметь, зашагал в избранном направлении. Он сомневался, что водитель «нивы» дожидается его, сидя у сосны, но никаких следов на земле обнаружить не удалось, так что волей-неволей приходилось придерживаться намеченного маршрута. Грабарь сознавал, что запросто может разминуться с человеком, которого искал, но это его не беспокоило: в конце концов, никто не ставил перед ним задачи непременно изловить водителя «нивы». Грабарю нужно было убедиться в том, что лесу ничто не угрожает, а что до машины и ее водителя, то в случае необходимости их можно будет разыскать по номеру.

Вскоре впереди показалась широкая прогалина, посреди которой стояла та самая сосна. Теперь Грабарь окончательно вспомнил это место: именно сюда в позапрошлом году он и нанятые лесхозом рабочие стаскивали сухой валежник. Под ногами у него теперь не было ничего, кроме сухих кочек, что давало ему возможность подобраться к прогалине, не производя шума. Не то чтобы он крался, но и заранее предупреждать водителя «нивы» о своем приближении ему не хотелось.

Пройдя еще метров десять, он вдруг остановился и принюхался. Так и есть: в горячем неподвижном воздухе чувствовался запах дыма — на сей раз вполне реальный, горький и едкий запах беды. Грабарь торопливо двинулся вперед и, дойдя до прогалины, осторожно раздвинул осиновые ветки.

Человек, которого он искал, сидел на корточках спиной к нему перед большой кучей сухого валежника и, старательно размахивая каким-то журналом, раздувал лениво лизавший мертвые ветки огонь.

* * *

Иван был доволен жизнью, хотя и понимал, что радоваться, по большому счету, нечему. Нет, в самом деле, смешно: взрослый, самостоятельный, неглупый мужик, а радуется, как пацан, которому добрый дядя дал порулить. А впрочем… Впрочем, насчет своей самостоятельности Иван в последнее время начал сильно сомневаться, да и насчет ума тоже. Уж очень упорно ему в последнее время не везло — так упорно, что он поневоле начал задумываться: полно, да в невезении ли дело? Если здоровый, крепкий мужик к тридцати пяти годам ухитрился растерять то немногое, что у него было, то ему, наверное, есть о чем задуматься. Самостоятельный человек не пошел бы на поводу у приятеля, который втянул его в поганую историю и был таков. Умный нашел бы выход из положения. Да и не попал бы он в такое положение, умный-то… Что там еще осталось? Взрослый, да? Эх!.. Взрослый человек — это тот, кто способен отвечать за свои поступки, тот, кто может постоять за себя. Некоторые и в двенадцать лет достаточно взрослые, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи и покровительстве, а некоторые — вот, как Иван Зубов, к примеру, — так и помирают от старости, не успев войти в настоящий разум.

Подобное самобичевание, не свойственное здоровой натуре Зубова, было вызвано вполне тривиальными причинами. Пару лет назад он ударился в мелкий бизнес — то есть, попросту говоря, заделался челноком. Поначалу дела у него шли прилично — не хуже, во всяком случае, чем у иных прочих, — но потом черт его дернул связаться с дружком. Дружок убедил его, что бизнес надо расширять, заставил взять в банке приличный кредит под залог недвижимости — Ивановой квартиры, — а потом слинял вместе с денежками, да так основательно, что не нашелся по сей день.

Квартиры и машины Иван, ясное дело, лишился. Слава богу, что хоть гараж уцелел… Там, в гараже, Иван и поселился, переоборудовав подвал под временное жилье. Председатель гаражного кооператива вошел в его бедственное положение и оформил Ивана сторожем. Ну разве это работа для молодого, здорового мужика? Горе одно… Вот с горя Иван и запил, да так, что иногда самому страшно делалось. Словом, с этого момента любой дурак мог расписать дальнейшую биографию Ивана Зубова, как по нотам, до самого бесславного конца. Он и сам мог, да только не хотелось ему этим заниматься, и думать ни о чем не хотелось. И пропал бы он, наверняка, сдох бы, как собака, под каким-нибудь забором, если бы не Удодыч, добрая душа.

Вертя баранку, Иван бросил быстрый взгляд на сидевшего рядом Удодыча. Удодыч был, как всегда, гладко выбрит, краснолиц, спокоен и благоухал хорошим одеколоном. Одет он был, как всегда, в армейский офицерский камуфляж. Закатанные почти до локтя рукава куртки открывали мощные волосатые руки, заканчивавшиеся мясистыми короткопалыми пятернями. На безымянном пальце правой руки поблескивало массивное обручальное кольцо, на запястье левой неброско сверкали потертым отечественные часы на потемневшем от пота кожаном ремешке. Плотная коренастая фигура Удодыча заполняла сиденье целиком, излучая спокойствие и уверенность в том, что все будет тип-топ.

— Слышь, Удодыч, — нарушил молчание Иван, — а почему у тебя погоняло такое странное — Удодыч?

Удодыч повернул к нему широкое красное лицо с мутноватыми, болотного цвета глазами и едва заметно усмехнулся уголком рта.

— П-п-п-погоняло, — с неопределенной интонацией повторил он, будто пробуя на вкус незнакомое кушанье. — Ну что ж, п-пожалуй, что и п-погоняло. Тут, брат, т-такое дело… В моем возрасте людей обычно по отчеству кличут — ну, там, Иваныч, П-петрович… А у меня отчество, понимаешь, такое… некруглое, с-словом. Н-немвродович я, п-понял? Такое не каждый трезвый в-выговорит, а уж после вт-торого стакана и подавно. Как только меня, понимаешь, не об-обзывали! Один умник сообразил: з-здорово, г-говорит, Уродыч, как дела? Ну я ему показал Уродыча… Сам месяц в уродах ходил, н-недотыкомка… В-вот… Ну, и к-кто-то Уродыча в Удодыча п-переделал — п-потом, п-позже. Т-так и п-прилипло.

Иван покивал, избегая смотреть на Удодыча. Хороший он был мужик, этот Удодыч, со всех сторон хороший, но вот это его заикание… Разговаривать с ним было одно наказание, особенно без привычки, и обычно Иван предпочитал Удодычу вопросов не задавать, да еще таких, как этот — нескромных и, в общем-то, совершенно ненужных. Впрочем, может, и хорошо, что не постеснялся, спросил. Во-первых, узнал кое-что про Удодыча, а во-вторых, то, как Удодыч ответил, ясно показало, что к Ивану он относится с уважением, по-товарищески, носа перед ним не дерет и понимает, что в жизни с людьми всякое случается.