Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман - Марлена де Блази

— Ваша история — чудесный подарок. Но нет никакой мистики в том, что вы случайно встретили меня, и эта встреча вам запомнилась, а год спустя повторилась. Венеция — маленький город, если бываешь здесь часто, то видишь тех же людей снова и снова. Я не думаю, что наша встреча — указующий перст судьбы. Да и вообще, как вы могли влюбиться в профиль? Кроме профиля у меня есть бедра, грудь, характер, наконец. Я — женщина. Я думаю, что все это — только каприз, очень трогательный, но мимолетный, просто совпадение, — внушала я глазам цвета черники, аккуратно перемещая его идиллические фантазии в более обтекаемую форму, как быстро поднимающееся тесто в форму для выпечки.

— Non e una coincidenza. Нет, не совпадение. Я люблю, и сожалею, что это не слишком удобно для вас.

— Дело не в неудобстве. Я в полной растерянности.

Во мне боролись противоречивые желания: оттолкнуть его от себя, и наоборот — обнять.

— Не уезжайте сегодня. Останьтесь хоть ненадолго. Со мной, — просил он.

— Если между нами что-то есть, если что-нибудь вообще между нами возможно, мой сегодняшний отъезд ничего не изменит. Мы можем писать друг другу, звонить. Весной я вернусь, и мы подумаем, как нам быть дальше.

Слова вырвались раньше, чем я понимаю их значение, упали и замерли. Над столиком повисло глубокое молчание, прошло время прежде, чем мы начали шевелиться. Не дожидаясь счета, он положил лиры на стол под стеклянную вазочку с подтаявшим земляничным мороженым, каплями стекавшим на бумажные деньги.

Мое лицо горело, я чувствовала нервное возбуждение, прилив противоречивых эмоций, не поддающихся описанию, скорее страх, мало чем отличающийся от радости. Возможно, это память о моих прошлых венецианских дурных предчувствиях? Предубеждение не дает разглядеть реального человека? Действительно ли это — свидание? Я тянулась к незнакомцу. Я отталкивала его с подозрением. Теперь, когда Венеция прокралась в мою душу, я боюсь ее. Он и Венеция — явления одного порядка? Может ли мой сказочный корсиканский принц работать в банке? Почему судьба не объявится, например, в виде двенадцатиголовой задницы, одетой в фиолетовые брюки, с плакатом на шее, чтобы не было никаких сомнений? Я вовсе не была влюбчива, ни с первого взгляда, ни с полувзгляда, ни легко, ни в течение долгого времени. Мое сердце сложено из ржавых шестеренок, держащих его на замке. В этом я абсолютно уверена.

Мы брели через Кампо Мании к Сан-Луке, обмениваясь ничего не значащими словами. Я замерла посреди шага. Он повернулся и обнял меня. Он держал меня в объятиях. Я обнимала в ответ.

Когда мы вышли со стороны дока Орсеоло на Сан-Марко, Марангон прозвонил пять раз. Это он. Он — двенадцатиголовая задница в фиолетовых штанах! Он — судьба, и колокола признают меня, только когда я с ним. Чушь! Бред периода менопаузы.

С тех пор как я вышла из гостиницы, прошло пять часов. Я позвонила друзьям, все еще ждущим меня в отеле, и поклялась встретить их и мой багаж непосредственно в аэропорту. Последний самолет на Неаполь — в семь двадцать. Большой Канал был неправдоподобно свободен от обычной путаницы яликов, гондол и sandoli, байдарок, давая возможность tassista гнать водное такси, опасно накренив, жестко ударяясь о волны. Питер Селлерс и я стояли на палубе, на ветру и неслись навстречу кроваво-красному закату. Я вытащила из сумочки серебряную фляжку и маленький тонкостенный стаканчик в бархатном мешочке. Разлила коньяк, мы выпили. Он снова смотрел на меня так, будто мечтал поцеловать, я рассматривала виски, веки, прежде чем он нашел мои губы. Мы не слишком стары.

Мы обменялись телефонными номерами, визитными карточками и адресами, у нас нет более мощных амулетов. Он спросил, не мог бы он присоединиться к нам через неделю там, где мы будем в этот момент. Это не слишком удачная идея, ответила я и подробно описала наш маршрут, чтобы мы имели возможность время от времени говорить друг другу «доброе утро» или «добрый вечер». Он спросил, когда я возвращаюсь домой, я ответила.

Аосемнадцать дней спустя, и всего через два дня после моего приземления в Соединенных Штатах, Фернандо прилетел в Сент-Луис, и это было его первое путешествие в Америку. Дрожащий, бледный как полотно, он шел через ворота. Он опоздал на пересадку в аэропорту Кеннеди, передвигаясь недостаточно быстро через пространство больше Лидо, венецианского острова, где он живет. Полет был безусловно самым долгим промежутком его жизни, который он перенес без сигареты в зубах, с тех пор как ему исполнилось десять лет. Я протянула букет, он взял, и мы поехали домой, будто так всегда было и всегда будет.

Пальто, шляпа, перчатки и теплый шарф — не раздеваясь, он мягко скользил по дому, пытаясь что-то найти. Он открыл двустворчатую дверь, явно ожидая увидеть гардероб, но это был холодильник, поразивший его воображение.

— Ma e grandissimo, потрясающе, — удивился он.

— Ты голоден?

Я начала суетиться на кухне. Он обнаружил маленькую корзинку tagliatelle, домашней лапши, которую я раскатала и нарезала днем.

— Даже в Америке можно найти свежеприготовленную пасту? — он был так потрясен, как если бы обнаружил древнеегипетскую пирамиду в штате Кентукки.

Я приготовила ванну, с таким тщанием, как для собственного ребенка или давнего любовника: налила в воду масла сандалового дерева, зажгла свечи, разложила на столике полотенца, мыло и шампунь. А сама села с крошечной рюмочкой сухого хереса. Время тянулось тревожно медленно, потом он неторопливо вошел в гостиную, встряхивая роскошными, влажными волосами. На нем старомодный темно-зеленый шерстяной халат, один из карманов порван, торчала пачка сигарет. Бордовые теплые носки с рисунком в ромбики натянуты до тощих коленок, на ногах уютные замшевые шлепанцы. Я сказала ему, что он похож на Рудольфо Валентино. Он согласился. Мы устроились за низким столиком напротив зажженного камина. Сидим на подушках, потягивая красное сухое вино. Ему нравится. Такой вот ужин с незнакомцем.

На столе белое овальное блюдо с тушеным луком-пореем, припущенным в сметане, под золотой, пузырящейся корочкой эмменталя и пармезана. Я не знала, как сказать «лук-порей» по-итальянски, поэтому мне пришлось встать, чтобы найти словарь.

— Ах, porri, — протянул он, — я не люблю porri.

Я снова стала перелистывать словарь, делая вид, что ошиблась.

— Нет, это не porri; это — scalogni, — сочиняю, не моргнув глазом.

— Никогда не ел, — ответил он и потянулся попробовать.

Оказалось, мой герой очень любит лук-порей, пока тот называется луком-шалот. Еще была tagliatelle, тонкая желтая лапша, запеченная в соусе с грецкими орехами. Нам и хорошо, и немного неловко. Мы больше улыбались друг другу, чем говорили. Я попробовала рассказать немного о моей работе, о том, что я журналист и что пишу главным образом о пище и вине. Объяснила, что я — повар. Он кивал снисходительно, но кажется, находил мои верительные грамоты не слишком убедительными. Молчание его не тяготило. Я приготовила десерт, который не делала многие годы, — забавно выглядящий пирог из хлебного теста, фиолетовых слив и неочищенного сахара. Густой темный сок фруктов мешается, образуя с сахаром корочку, из-под которой вырывается чудесный сладкий пар, мы поставили пирог между нами и ели его прямо из потрепанной старой кастрюльки, в которой я пекла. Фернандо зачерпнул последнюю ложку сливового сиропа, и мы допили вино. Он встал и пересел ко мне. Он разглядывал мое лицо, потом нежно прикоснулся, обхватив за подбородок и слегка наклонив вправо.