Шесть дней любви - Джойс Мэйнард

Однажды мой одноклассник Райан пригласил меня к себе с ночевкой. Его семья только переехала в Холтон-Миллс и еще не записала нас с мамой в изгои, вот я и согласился. Когда отец Райана приехал за мной, я уже ждал его со сменой белья и зубной щеткой в пакете из супермаркета.

— Наверное, мне нужно представиться твоим родителям, — сказал отец Райана, когда я собрался сесть в машину, — чтобы не волновались.

— Я с мамой живу, и она знает про ночевку.

— Тогда просто поздороваюсь, — отозвался он.

Не знаю, о чем они говорили, но, вернувшись к машине, отец Райана смотрел на меня с жалостью.

— Приезжай к нам, когда захочешь, — сказал он, но я у Райана больше не был.

В общем, привезти Фрэнка домой было великим событием. По-моему, он стал первым гостем за весь год, а то и за два.

— Заранее извиняюсь за беспорядок, — проговорила мама, когда автомобиль свернул на подъездную дорожку. — Мы были заняты.

Я удивленно на нее взглянул. Заняты? Интересно чем?

Мама открыла дверь. Хомяк Джо носился в своем колесе. На кухонном столе валялась газета с позапозапрошлой недели. Мебель пестрела стикерами, на которых фломастером написали испанские слова: mesa,[2]silla,[3]aqua,[4]basura.[5]То лето мама собиралась посвятить цимбалам и испанскому — нужно же нам чем-то занять свободное время.

Еще в июне она взяла в библиотеке аудиокурс для туристов и начала ставить кассеты. ¿Dónde está el baño? ¿Cuánto cuesta el hotel?[6]

— Нам это зачем? — спросил я.

Хотелось, чтобы мама включала радио, обычную музыку. В испаноязычную страну мы не собирались. Дважды за лето в супермаркет выехать — уже достижение.

— Никто не знает, что случится завтра, — отвечала она.

Видимо, жизнь действительно может совершать самые неожиданные повороты. Необязательно искать приключения. Порой приключения находят тебя сами.

На нашей кухне с веселыми желтыми стенами и единственной работающей лампочкой жил прошлогодний керамический зверек, свинья. Ее травяная щетина давно пожухла.

Фрэнк медленно огляделся по сторонам. Он осматривал кухню так, словно не видел ничего особенного ни в пятидесяти с лишним банках томатного супа «Кэмпбелл», выстроенных у стены, точно на витрине супермаркета в городе-призраке, ни в столь же внушительных запасах рожков, арахисового масла и изюма. На полу еще виднелись трафаретные следы — воспоминание о танцевальном проекте годичной давности, когда за лето мама вздумала научить меня фокстроту и тустепу. Мне надлежало наступать на следы, пока она, в роли моей партнерши, отсчитывала ритм.

— Танцевать — это так здорово, — восторгалась мама. — Весь мир у твоих ног!

— У вас очень хорошо, — проговорил Фрэнк, — уютно. Можно мне сесть… за mesa?

— Кофе вам со сливками? — поинтересовалась мама. — Сахара сколько?

Сама она пила исключительно черный и без сахара. Порой казалось, она лишь на кофе и живет. Суп и лапша покупались в основном для меня.

Фрэнк читал передовицу старой газеты. Все молчали, и я заговорил первым.

— Что с вашей ногой?

Рана на виске меня тоже интересовала, но я решил не торопиться с вопросами.

— Генри, не стану врать, — начал Фрэнк.

«Откуда он знает, как меня зовут?» — с удивлением подумал я.

— Адель, мне кофе сладкий, — сказал Фрэнк маме. — И, пожалуйста, со сливками.

Мама стояла к нам спиной и насыпала кофе. Фрэнк обращался вроде бы ко мне, но смотрел на маму, и я впервые понял, какой ее видят мужчины.

«Твоя мама — вылитая Джинджер». Мне так сказала одна девочка — Рейчел.

Она имела в виду героиню сериала «Остров Гиллигана», который показывали по «Никелодеону». Дело было в пятом классе: мама в кои веки появилась в школе посмотреть спектакль по «Рипу ван Винклю», в котором я играл Рипа. Рейчел как маму увидела, так сразу и заявила, что она и есть исполнительница роли Джинджер, а в нашем городке прячется от фанатов и голливудской нервотрепки.

Меня тогда так и подмывало соврать, что Рейчел права. Появилась бы причина, почему мама никуда не выбирается. Любое, самое нелепое объяснение казалось лучше правды.

Она мама, более того — моя мама, в старой юбке и доисторических лосинах, но я вдруг понял, почему ее считают симпатичной. Даже очень. Прочие матери, которые в три часа забирают детей из школы и привозят забытые тетради с домашкой, давно потеряли форму. Наверное, много рожали. Именно так получилось с Марджори. Хотя, как любит повторять мама, «та женщина» моложе ее.

Мама сохранила фигуру. Я знал это, ведь однажды она по моей просьбе примерила старые танцевальные костюмы, и все были впору. Теперь мама танцевала лишь на кухне, но ножки танцовщицы никуда не делились. На них сейчас и пялился Фрэнк.

— Генри, не стану врать, — снова начал он.

Фрэнк говорил медленно, не сводя с мамы глаз.

Мама наполняла кофеварку водой. Возможно, она чувствовала его взгляд, поэтому не спешила.

Целую минуту казалось, что Фрэнк не у нас на кухне, а далеко-далеко. Он словно смотрел фильм, который показывали на дверце холодильника, хотя там на магнитах висела фотография моего африканского братишки Арака и несколько старых календарей. Взгляд Фрэнка скорее блуждал в открытом космосе, чем по комнате, где я листал новый сборник комиксов, а мама варила кофе.

— Я поранил ногу, — продолжил Фрэнк, — и голову тоже, когда прыгнул со второго этажа. Сбежал из больницы, где мне вырезали аппендицит. Та больница тюремная, вот я и сбежал.

В объяснения люди пускаются, во-первых, когда ответ на вопрос вызывает затруднения и характеризует их не лучшим образом. Например, спрашиваешь о работе. Человек признается, что работает в «Макдоналдсе», но прежде долго рассказывает, что на самом деле он актер или подает документы в медицинскую школу. Во-вторых, когда хотят себя приукрасить. Человек представляется менеджером отдела продаж, а на деле отвечает на телефонные звонки или уговаривает подписаться на газету.

Наш гость оказался совсем не таким.

— Я сидел в Стинчфилде, федеральной тюрьме, — сказал он без обиняков.

Фрэнк поднял рубашку и показал третью рану, о которой мы и не подозревали. Рана осталась на память об удаленном аппендиксе. Судя по ее виду, оперировали совсем недавно.