Зона Синистра - Адам Бодор

Когда на рассвете за мной пришли горные стрелки и довели до моего сведения, что, поскольку я самовольно покинул отведенное мне для нахождения место, дом приезжих, меня лишают права на дальнейшее пребывание в Добрине и выдворяют за пределы зоны Синистра, — я уже давно не спал и с нетерпением ждал утра, чтобы уехать отсюда поскорее как можно дальше.

Я прибыл на перевал Баба-Ротунда на велосипеде, ясным весенним днем, и оттуда впервые увидел те надменные кручи, у подножия которых немного позже едва не забыл свою прежнюю жизнь. В оранжевом свете предвечернего солнца передо мной, пересеченная длинными, резкими тенями, лежала долина реки Синистры. На дне ее, у самой воды, темнели заросли ивняка; по противоположному берегу тянулась редковатая вереница домов; дальше, на озаренных солнцем склонах, поблескивали драночные кровли; а совсем далеко, над черным воротником еловых лесов, сверкали ледяные вершины хребтов Поп-Иван и Добрин. За ними, зеленое, стеклянное, простиралось северное чужое небо.

Дальше из Добрина дороги не было; на противоположной стороне долины, под крутыми горными склонами, и находилась, должно быть, та природоохранная территория, возле которой я собирался найти себе приют. Где-то здесь, в глубине окрестных лесов, обитал сейчас мой приемный сын, Бела Бундашьян. Я искал его уже несколько лет.

Спускаясь с перевала, шоссе какое-то время бежало вдоль железнодорожной насыпи; потом рельсы внезапно исчезали в туннеле, у входа в который играл на кларнете путевой обходчик. Ближе к деревне насыпь опять появлялась рядом с дорогой; вскоре меня догнал и паровозик с несколькими вагонами. Почти одновременно с ним мы прибыли на конечную станцию синистринской ветки.

Там, где кончались рельсы, стояла облупленная хибарка; под стрехой была прибита крашеная доска, на ней значилось название деревни: Добрин. Под ним на стене кто-то грязью намазал: Сити. В Добрин-Сити я оказался весной; дело шло к вечеру.

Прислонив к забору велосипед, я ждал, пока разойдутся прибывшие с поездом молчаливые пассажиры, обутые кто в резиновые сапоги, кто в лапти. Если кто-нибудь мне понравится, я с ним заговорю, думал я. В Добрине я был впервые.

Над станцией колыхался древесный дым: в этих краях паровозы топили дровами. Несколько клочьев дыма ползло по главной улице вверх, словно приехавшие тянули их за собой на веревочке. Напротив, на товарной платформе стоял, подпирая стену, оливково-смуглый мужчина в грязной белой тенниске, латаных солдатских штанах и сандалиях на босу ногу. Щурясь, словно ему щипало дымом глаза, он разглядывал меня сквозь вереницу идущих с поезда пассажиров. С ним я заговаривать не собирался; но как только перрон опустел, он спрыгнул с платформы и направился прямо ко мне.

— Вижу, ищешь, где переночевать, — произнес он вкрадчивым, маслянистым голосом.

— Вообще-то да.

— А то я знаю тут одно место.

Так я познакомился с Никифором Тесковиной. Имя его я узнал сразу: оно было выдавлено на овальной жестяной пластинке, висевшей на видном месте, у него на шее. Мое же имя его не интересовало, и руку мне пожимать он не стал. Кто я такой, сейчас выяснять не будем, сказал он, пока со мной лично не поговорит полковник Боркан. Инспектор лесных угодий примет решение и насчет моего имени. Он командует в Добрине горными стрелками.

— И вот еще что. Ты, может, и сам заметил: здесь на велосипедах никто не ездит. Тебе он тоже не понадобится больше. Оставь его тут, кто-нибудь заберет.

Мы двинулись по улице, что тянулась вдоль реки по дну долины. Никифор шел на шаг впереди меня. В сандалии ему набивалась пыль; чтобы избавиться от нее, он время от времени забредал в какую-нибудь лужу. Для него уже наступило лето; хотя, как только солнце скрылось за гребнем гор, края луж подернулись морщинистой пленкой льда. Над деревней, на крутом скальном откосе, белела полоска снега, похожая формой на ласку. Оттуда, насыщенный ароматом еловых почек, спускался в деревню холодный вечерний ветер. Он шевелил концы обрезанных проводов, что болтались на стоящих вдоль главной улицы электрических столбах.

— Здесь все принадлежит горным стрелкам, — тихим, маслянистым голосом объяснял мне Никифор Тесковина. — Место, где будешь жить, тоже. О народе здесь заботятся они.

— До сих пор я их только на картинках видел, — ответил я, стараясь говорить по возможности тоже негромко. — Но слышал, люди они — добросердечные и порядочные.

— Даже очень добросердечные… Ты им скажешь, что документы свои потерял. Полковник, Пую Боркан, сделает вид, будто поверил.

— О, в самом деле, насчет документов! — остановился я. — Я же их в раме велосипеда держу, под седлом. Придется, видно, вернуться за ними.

— А, брось. Велосипед твой оттуда уже забрали. Больше не думай о нем.

В конце деревни улица взбегала на мост с деревянным навесом; под мостом шумела каскадом пенных порогов река. На берегу, опустив ноги в воду, сидел карлик. За мостом Никифор Тесковина свернул в переулок, который скоро превратился в узенькую тропинку, и та, пробежав меж садов, мимо старицы с сырыми, заросшими бурьяном берегами, вывела нас на луг. В конце тропы, окруженное стайкой елей, ракит и кустами крушины, темнело сложенное из разноцветных камней строение с просевшей крышей. Когда-то, должно быть, это была водяная мельница, но река ушла от нее, и строение так и осталось сиротливо торчать на лугу. В выбитых окнах пищала и суетилась птичья мелочь; в щели драночной кровли, словно цветные лезвия, проникал внутрь свет заката. Жернова, оси и прочее мельничное оборудование давно было вывезено куда-то, в стенах зияли огромные дыры, сквозь них с лугов вливались вечерние ароматы.

Войдя в пустое, гулкое помещение, Никифор Тесковина двинулся прямо к лестнице и на втором этаже остановился перед распахнутой, слегка осевшей дверью. Раньше тут, скорее всего, находилась кладовка или чулан для хранения инструментов; сейчас в одном из углов темнела груда свежесрезанного елового лапника. Это была моя постель.

— Вот тут, — сказал Никифор Тесковина, — ты можешь пока пожить. Никто у тебя не будет ничего спрашивать.

— Откуда ты узнал, что я должен приехать?

— С той минуты, как ты ступил на территорию зоны, полковник Боркан знает о каждом твоем шаге. В эти края тянет людей вроде тебя. Кто однажды двинулся вверх по Синистре, не остановится до самого Добрина.

— Ты меня успокоил. Тогда полковнику, конечно, известно, что я всего лишь простой странник.

— Само собой. А скажи, простой странник, чем ты желал бы заняться? На вид человек ты разносторонний.

— Я лес люблю, деревья, кусты. В грибах разбираюсь, в других лесных плодах, приходилось работать экспертом на рынках. Могу, если надо, на лесопилку пойти, к окорщикам. Или, если будет такая необходимость, капканы ставить.

— Для начала неплохо. Я поговорю с полковником. Только вот что: пока он не придет потолковать с тобой лично, ты, пожалуйста, оставайся на месте. Понимай это так, что дальше двери выходить нельзя.