Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская

– Вот, в тарасюковском Клубе нашли замену.

– А?! – оживился Обмылкин.

Парень протянул ему какую-то бумажку, пробежав глазами которую дирижер даже головой затряс:

– Откуда вы?

Молодой человек пробасил:

– Из Клуба.

– Это я вижу. Но вы же… трубач!

– Ага.

– А мне нужен скрипач. Первая скрипка, понимаете?

– Ага.

Обмылкин подозрительно поинтересовался:

– Вы хоть на скрипке играть умеете?

– Научусь! – бодро обещал трубач.

Дирижер застонал как от зубной боли и продолжил рвать на себе волосы.

Чуть сконфуженный директор, который не удосужился поинтересоваться специализацией самодеятельного музыканта, прежде чем сажать того на «Володарский», отправил парня на нижнюю палубу, где имелись свободные места в каютах третьего класса. Вообще-то, оркестр расположился во втором классе на верхней палубе, но то оркестр…

– Ладно, – махнул рукой Суетилов, – пусть плывет до Гадюкино, там посадим на какой-нибудь пароход, идущий обратно.

Гадюкино было очередной остановкой на пути охвата культурой местного населения, бенефисное представление там предстояло дать в ближайший вечер.

Актеры – совы почти все, да и как быть жаворонком, любящим ранние подъемы, если ложиться спать приходится поздно. После окончания спектакля нужно разгримироваться, добраться домой, а все внутри еще живет чужой жизнью, тело долго не может «выйти из образа», о голове и говорить нечего.

Вот и не спишь далеко за полночь, потом встаешь поздно, снова вживаешься в чужой образ на репетиции, спектакле, а то и просто обдумывая новую роль.

На завтрак собрались, как обычно, после девяти, хотя кок ежедневно умолял начинать хотя бы в восемь. Выступление в Тарасюках не было тяжелым, но происшествие с Михельсоном не позволило успокоиться сразу. Утром переговаривались вяло, и только вопрос Суетилова: «Никто не видел Любовь Петровну?» – заставил чуть встряхнуться.

Также вяло пошутили, что Примам положено лениться дольше остальных.

– Ее нет в каюте.

Дальше события начали раскручиваться почти стремительно.

Любови Петровны и впрямь не было не только в ее «каюте молодоженов», столовой и салоне, но и в душевых, туалетах (пришлось проверить и это), на капитанском мостике, радиорубке, верхней и нижней палубах и даже в машинном отделении.

Нет, мы не искали Павлинову, труппа спокойно завтракала, искали Суетилов и Тютелькин. Директор, поскольку отвечал за всех, а режиссер потому, что заныло под ложечкой – Суетилов ему поручил наше возвращение на «Володарского», пока Михельсону делали операцию.

Я, как и многие, предпочитаю утром вместо каши или яйца всмятку просто выпить чашечку кофе (чтобы иметь такую возможность, мы купили и вручили коку несколько фунтов весьма посредственного кофе, который он честно заваривал по утрам, морщась от непривычного запаха). А после кофе требуется папироса. Снова пришлось выйти на палубу, там приятней, утренний ветерок и все такое… Но покурить удалось не сразу.

Снаружи происходило нечто странное. Во-первых, мы остановились; во-вторых, на воду спустили шлюпку, и в нее, поддерживаемый моряками, осторожно спускался режиссер Тютелькин! Стоило ему коснуться ногами дна шлюпки, как был отдан приказ:

– К берегу!

А на берегу уже стояла пролетка, и извозчик призывно махал рукой.

Сопоставив факты (Павлинова так и не появилась в столовой), я все поняла. Приму забыли в Тарасюках! Ох, не завидую Тютелькину…

Это спасло человечество от вымирания из-за лени.

Уодних от рождения головы светлые, у других голоса соловьиные, у третьих руки золотые, а у меня только задница с приключениями. Впрочем, ж… без приключений – всего лишь толстые ягодицы, что, согласитесь, еще обидней…

Вот кто тянул меня вмешиваться?!

– Куда это он?

От такого простого вопроса Суетилов почему-то вздрогнул, словно они с Тютелькиным совершали нечто недозволенное.

– Забыл кое-что в Тарасюках. Догонит. – Директор попытался отмахнуться, но не тут-то было, терпеть не могу, когда мне врут!

– Кое-что или кое-кого?

Пароход дал гудок, что позволило Суетилову сделать вид, будто он не расслышал уточнения. Однако я не собиралась сдаваться:

– Это Любовь Петровну вы потеряли?

Директор нехотя согласился.

– Все обыскали – нет ее на пароходе. Только умоляю, Руфина Григорьевна, молчите. Привезет Тютелькин нашу звезду, прямо в Гадюкино привезет.

Значит, мои подозрения справедливы, Любовь Петровна капризничает. Едва ли Тютелькину удастся быстро уговорить звезду не дуться, даже если пообещает отдать ей заглавную роль юной Клеопатры в новой пьесе. Я с сомнением покачала головой:

– Не успеет. Как там наш Борис Михайлович?

Обсудить здоровье первой скрипки нам не удалось. Попутный ветер хорош для парусников, для пассажиров верхней палубы парохода – это сущее наказание. Дым из трубы первым же порывом развернуло вдоль правого борта, заставив задержать дыхание. Но минуту спустя «Володарский» начал набирать ход, и дым больше не беспокоил.

Зато… этого не могло быть, но это было! Из каюты молодоженов доносился голос Павлиновой – Прима пела: «Ну почему изо всех одного можем мы в жизни любить? Сердце в груди…» Мы наперегонки бросились к каюте. Суетилов оказался проворней.

Рывком распахивая дверь, он вопил:

– Дорогая вы моя! Как вы нас напугали!

Впрочем, последнее «ли» директор произнес уже не столь уверенно.

Дело в том, что Примы в каюте не было, а была ее костюмерша Лиза, которая раскладывала театральные наряды Павлиновой на кровати, чтобы Любовь Петровна могла отобрать то, в чем будет выступать.

– А где Любовь Петровна?

– Не знаю, – удивилась радости директора Лиза. – Я зашла – ее нет, и постель не тронута.

Суетилов сделал мне знак, чтобы плотней закрыла дверь, и строго поинтересовался у Лизы:

– А кто пел?

Девушка пожала плечами:

– Я. Я знаю, что Любовь Петровна не любит, если я пою, но ее же нет. Это не мое дело, но она тут не ночевала. Мне так кажется.

В другое время Суетилов едко заметил бы, что это и впрямь не ее дело. Всем известна его нелюбовь к нарушению дистанции между первым и вторым классами – между элитой и остальными. Хуже только фамильярность между верхней и нижней палубами (на нижней плыла и вовсе «всякая шелупонь», как директор именовал рабочих сцены и иже с ними).