Грозная туча - Софья Макарова

— Между аристократами, как и во всех сословиях, — заметила серьезно Женевьева, — есть много честных людей. Я это постоянно говорю Этьену.

— Но я их не знаю, матушка! — живо возразил молодой человек. — А так как они действуют против Франции, то я охотно пойду против них.

— О, не дай Бог попасть тебе в армию!

— А я бы охотно пошел! Мне так тяжело слышать все эти упреки, видеть, как вы равнодушно относитесь к тому, что так меня волнует.

— Ты не доволен, что мы с твоим отцом не умеем ненавидеть? — подняла на сына грустные глаза Женевьева. — Поживи, Этьен, увидишь больше людей, лучше приглядишься к ним, и твое сердце смягчится. Ты тогда сам убедишься, что приходится многое прощать людям, а ненависть не прощает.

— Франсуа Ранже, от Ревизионного Совета! — прокричал чей-то голос, и рука с военными пуговицами на обшлагах просунула в щель приотворенной двери большой пакет, запечатанный казенной печатью.

Франсуа взял пакет, распечатал его дрожащей рукой, прочел бумагу и сильно побледнел.

— Что там такое? — спросила в волнении Женевьева.

— Призывают Этьена в набор.

— Как? Единственного сына?.. Быть не может!

— Берут всех, кто только способен к военной службе. А наш Этьен, кажется, ни на рост, ни на здоровье пожаловаться не может, — грустно произнес Франсуа, глядя с любовью на сына и невольно любуясь его стройным станом, красотой и умным выражением лица.

Этьен, за минуту перед этим говоривший, что охотно пойдет в солдаты, побледнел и опустил голову. Ему вдруг показалось невыносимо тяжким оставить все окружавшее его с детства, не говоря уже о сильно им любимых родителях. Покинуть этот очаг, у которого он провел все свое детство и юность… покинуть товарищей… не видать больше колокольни, которую — он привык видеть с тех пор, как помнит себя… Оставить все это и идти куда-то… Он всем сердцем откликнулся Женевьеве, с рыданиями обнявшей его.

— Может быть, он не вынет номера! — успокаивал жену Франсуа. — Кому какое счастье!

Но Ранже говорил все это таким голосом, будто сам не верил в сказанное.

Семья эта, еще за минуту до рокового пакета жившая мирно и тихо, вдруг почувствовала себя выбитой из обычной колеи. Все с этих пор пошло у них вверх дном. Часы работы и отдыха, так мирно чередовавшиеся, нарушались без всякой видимой необходимости: то Женевьева не состряпает вовремя обеда, то Этьен не вернется в оговоренное время, то сам Франсуа проработает дольше обыденного; сойдутся, молчат, у всех тяжело на сердце; что кто ни скажет, представляется и ему, и другим некстати. Прошло так с неделю. Позвали, наконец, Этьена в Ревизионный Совет. Пошли и старики за ним туда же. Не одни их сердца бились тревожно: все шедшие туда страдали не меньше их; только и слышались вздохи и сдерживаемое рыдание да неестественно веселые голоса молодых людей, В: смехе которых чувствовались подавленные слезы. Трудно было пробраться в зал ратуши по почерневшей дубовой лестнице. Целые массы двигались по ней вверх и вниз. В большом зале расхаживал жандарм, стараясь всеми силами водворить порядок, а в смежной с залом комнате заседали члены. Слышно было, как там громко выкрикивались имена.

Время от времени входил туда неестественно разбитной походкой один из молодых людей, вызванных из большого зала, где он находился среди своих родных и близких, и через минуты три выходил оттуда весь красный или смертельно бледный, с крупными каплями пота на лбу. Редко кто из них радостно бросался на шею своих близких; по большей части вышедшие подходили молча и показывали номер. Многие уже стояли с номерами в руках: и Матвей Ру, и Луи Сорбье, и Люсьен Гра, и другие… Родители встречали их со слезами и подавляемыми вздохами. Семья Арман оплакивала уже поступление Ксавье, а тот, глядя на свою невесту Розу, старался казаться беззаботно веселым перед своими товарищами и знакомыми.

Широкая дверь здания ратуши была раскрыта настежь, и через нее доносились звуки разных мотивов, наигрываемых в двух, в трех местах площади.

— Этьен Ранже! — раздался голос полицейского.

Этьен, не взглянув на своих, торопливо пошел к дверям.

Старики притихли, в них будто все замерло: ни один из них не мог поднять головы, опущенной на грудь, и сидели они, словно приговоренные к смерти, беспомощно опустив руки.

Прошли в ожидании несколько минут, показавшихся им годами. Кто-то прокричал какие-то слова там, в этом страшном заседании; они не поняли; полицейский выкрикнул новое имя, и в дверях показался Этьен с № 20 в руках. Женевьева вскрикнула и схватилась за грудь. Франсуа взял ее под одну руку, Этьен под другую и бережно повели ее к выходу.

Барабаны на площади неистово трещали, флейты заливались, литавры звенели, а из соседнего помещения продолжали выкрикивать номера…

емья Франсуа и не опомнилась, как пришлось прощаться с Этьеном.

Последнее время все они находились точно в чаду каком-то. Только одно дело продвигалось толково — это приготовление всего необходимого на дорогу сыну. В мешке его не только была прочная пара сапог и по две перемены белья, но туда же засунула Женевьева и фуфайку, и шерстяные чулки, и напульсники с теплыми перчатками.

— На границе России холодно! — говорила озабоченно мать. — Кто знает, может быть, захватят их там морозы. А если лишним окажется мое вязанье, пусть лучше тогда его выкинет.

— Не велика тяжесть от чулок да от фуфайки, — заметил Франсуа. — И у нас утренники бывают холодные, а тут еще дождем не раз его промочит, так и рад будет теплой перемене!

— Когда же мы, Франсуа, скажем ему? Так ли бы следовало его снаряжать! Как я подумаю только о его знатном роде, так у меня еще больше сердце надрывается. Увидал бы его покойный дедушка, герцог де-Брисак… как его внук, граф Этьен Санси де-Буврейль, пойдет в поход наравне с простыми солдатами!..

— Что об этом толковать, жена! Благо, он не изнежен, так и лишения ему не покажутся особенно тягостными. А сказать все-таки надо, я уже предупредил отца Лорена об этом. Мало ли что за поход может случиться.

— Что ни говори, а он не таков, как простые рабочие. Вот погляди, что делается теперь по трактирам: пьют, курят, бранятся; старые служаки с сизыми носами рассказывают молодым турусы на колесах, а те их даром угощают. А наш-то все с хорошими людьми в обществе.

— Это оттого, жена, что он учился толково, ум-то работает, так пьяная компания и не тянет. Ему бы ученым быть, вот его прямая дорога. Ну да что тут толковать! Надо идти, куда судьба ведет.

Разговор их был прерван приходом Этьена.

— Завтра выступаем, — сказал тот, вешая фуражку на гвоздь у входной двери.