Феллини - Бенито Мерлино

Семья Феллини часто переезжала. После авеню Дарданелли жила в палаццо Рипа, авеню Огусто, 115, в самом центре города, а в апреле 1926 года — на улице Алессандро Гамбалунга, 48, в палаццино Чешина, вилле с небольшим садом перед ней и большим огородом позади, с видом на театр Политеама. Однажды Федерико услышал громогласные крики в глубине сада: «Убийца! Убийца! Я тебе кости переломаю, я тебя разорву на куски!» Это была репетиция знаменитой труппы из Неаполя «Белла Стараче Сайнати». В ту пору Федерико было чуть больше семи лет, так как труппа «Стараче» была распущена в 1928 году. Невысокий каменный забор отделял сад от здания театра. Повиснув на заборе, мальчик таращил глаза так старательно, что один из артистов обратил на него внимание, помог перемахнуть через забор и позволил войти в таинственную пещеру. Его поразили декорации, лакированное дерево, темно-красный занавес. Молодая женщина, занимаясь вязанием, подавала реплики актеру в баскском берете. Вдруг голос матери вернул Федерико к реальности: «Федери! Макароны готовы! Быстро к столу!»

Несколько дней спустя родители взяли его на спектакль. Огромный черный локомотив, появившийся из глубины сцены, угрожал раздавить женщину в трико, привязанную к рельсам. Она была спасена в последний момент, как раз перед тем, как опустился тяжелый занавес из красного бархата. Спасителем оказался мужчина, в котором Федерико узнал актера в баскском берете. Восторженное отношение Феллини к театру, к спектаклю, который он увидел вслед за цирковыми представлениями и своими марионетками, сохранится у него на всю жизнь.

В феврале 1929 года Феллини переберутся в палаццо Дольчи на улице Чезаре Клементини, 9. В этом доме 7 октября 1929 года Ида родила дочь, которую назвали Мария Маддалена. Вскоре два ее старших брата переименуют ее в Баголо. Она станет актрисой театра. Намного позже, в возрасте шестидесяти двух лет, она попробует силы в кинематографе и опубликует две книги стихов, подкупающих своей простотой и искренностью: «Эпизоды из жизни перегруженной домашней хозяйки» и «За столом с Федерико Феллини».

В апреле 1931 года семья Феллини переезжает на соседнюю улицу Данте Алигьери, 9. С наступлением нового учебного года Федерико стал посещать лицей Юлия Цезаря. По его словам, это было огромное высокое здание с лестницами, которым, казалось, нет конца, а грозного директора лицея ученики прозвали Зевсом. На протяжении всех лет учебы в лицее соседом по парте Федерико был Луиджи Бенци, сын каменщика, которого товарищи прозвали Титта. В итальянских школах было принято не менять соседа по парте из класса в класс в течение всех лет учебы, конечно, если не возражал преподаватель (который, например, не хотел, чтобы рядом сидели явные нарушители дисциплины). Нередко это приводило к тому, что между учениками возникала глубокая дружба, продолжавшаяся и после окончания лицея. Так было и с Федерико Феллини и Луиджи Бенци, которые дружили на протяжении всей жизни.

Это были годы увлечения Гомером и «битвами» после занятий. Под впечатлением от прочитанной «Илиады» ученики лицея разыгрывали на небольшой средневековой площади ожесточенные битвы троянцев с ахейцами. Федерико выступал в роли Одиссея, а Титта изображал Аякса. Когда им надоедали эти сражения, они придумывали другие развлечения. Федерико, Титта и присоединившийся к ним Риккардо, младший брат Федерико, в своих проказах выходили далеко за границы дозволенного. Эти шалопаи незаметно снимали простыни и бюстгальтеры, сохнущие во дворах домов, или воровали копченую селедку, выставленную на прилавках торговцев, а также семечки, оливки, апельсины в бакалейных лавках. После каждого набега они собирались в гараже отца Титта, чтобы поделить добычу. Но в один прекрасный день кто-то из соседей рассказал об их проделках матери Федерико. Ида застала их на месте преступления, надрала приятелям уши, заставила их прочитать Отче наш и признаться во всем. Затем она отвела их в церковь, где велела встать на колени перед Мадонной и просить прощения.

Ида была очень набожной и мечтала отправить Федерико в семинарию, когда тот подрастет. Урбано был постоянно в разъездах, поэтому именно она занималась будущим сыновей. Она строго придерживалась нравственных принципов, тогда как муж был намного более снисходительным по отношению к детям, конечно, потому, что видел их гораздо реже. Ида отправляла детей спать в половине девятого и рано будила их по утрам, чтобы они успели хорошо позавтракать и даже повторить уроки перед уходом в школу.

В то время Федерико был настолько худым, что товарищи прозвали его Ганди, а еще называли килькой. Он очень страдал от своей чрезмерной худобы, хотя и не признавался в этом, и летом на пляже стеснялся надевать плавки. И все же ему очень хотелось барахтаться в море, которое его так влекло. Он воображал, что в морских глубинах водятся разные чудовища и другие чудеса. Но комплекс неполноценности из-за позорной худобы был сильнее желания искупаться. Поэтому он никогда не научится ни плавать, ни танцевать и, что может показаться невероятным для итальянца, — никогда не будет играть в футбол!

Зимой, когда были закрыты магазины и отели, а улицы пустынны, Федерико любил раствориться в тумане, окутывающем Римини, слышать крики друзей, ищущих его, и оставаться одному, не отвечая им. Он погружался в мечты с неким ликованием, наслаждаясь необычайной тишиной, которую едва слышно нарушал только шум моря. «Мне нравилось, чтобы меня жалели, чтобы я казался непонятым, загадочным. Мне нравилось чувствовать себя жертвой». Он дошел до того, что изобразил свое самоубийство: измазал лоб и руки красными чернилами, затем улегся на мощенный плитками пол у основания лестницы и, несмотря на ледяной холод, терпеливо ожидал, чтобы кто-нибудь его обнаружил. Он все же горячо молился о том, чтобы это не была его мать, которая, обезумев от горя, могла бы сама броситься с лестницы. К счастью, его нашел дядя. Он постучал своей тростью по коленям Федерико и приказал решительно и невозмутимо: «Поднимайся, маленький шут, и немедленно умой лицо».

Если верить Федерико, то примерно в тот же период он мог служить моделью художнику Бонфанте Бонфантони, который писал фреску в церкви капуцинов Римини. Эту церковь еще называли Колонелла из-за античной римской колонны, стоящей на паперти перед входом. Хотя вызывает сомнение тот факт, что Федерико уточняет, что на сеансы позирования его водила бабушка, но не Франческа, а другая, которую он называл моя «маленькая бабушка». «Маленькой ее называли потому, что она была вся усохшая, с крошечным сморщенным личиком, словно трофей охотников за человеческими головами из книг Сальгари». Но ведь известно, что его бабушка по материнской линии Маддалена Леали Барбиани умерла еще до его рождения. Не перепутал ли Федерико бабушку со старой тетей или с соседкой? Или он смешал воспоминания из прочитанного с реальностью? Но он снабдил эту историю таким обилием деталей, что нельзя было ему не поверить, хотя необходимо учесть его необузданную фантазию.

Фреска должна была представить «Семь казней египетских». Он не помнил точно, для какой из семи казней должен был позировать. Но он вообразил, что, учитывая его необычайную худобу, должно быть, для «Голода». Сначала Ида несколько настороженно отнеслась к художнику, опасаясь, что на фреске могут фигурировать обнаженные женщины, хоть и с крыльями ангелов, и это может вызвать смятение в душе мальчика. Она высказала свои опасения старому парализованному священнику, который в ответ заверил ее, что лично гарантирует нравственные достоинства и художника, и его произведения. Когда Федерико впервые увидел фреску, на ней были изображены большие черные тучи, пронзаемые молниями и языками огня, разверзнувшаяся гора, стада, пастухи, собаки, проваливающиеся в пропасть, огромные волны бушующего моря, подбрасывающие к небу суденышки и моряков. «Я должен был лежать плашмя на животе, подняв руку, словно защищаясь от чего-то, что должно свалиться на меня сверху, с выражением ужаса на лице», — писал позже Феллини. Он был настолько увлечен своей фантазией, что ни на минуту не усомнился в том, что художник едва ли мог изобразить ужас на его лице, если он лежал, уткнувшись лицом в землю. Продолжая свой рассказ, он описал портрет одноглазого нищего по имени Пилокк, который тоже был выбран в качестве модели по причине его необычайной худобы (он был похож на скелет). Он тоже должен был лежать на земле рядом с Федерико. К тому же он потребовал, чтобы ему выдавали пол-литра вина на каждом сеансе позирования. Этот алкоголик был сексуально озабоченным и занимался мастурбацией в церкви. Тогда разъяренный Бонфанте Бонфантони швырял в него пустые банки из-под красок. Но Пилокк в ответ только изрыгал ругательства, а «монахи затягивали псалом».