Юг без признаков севера - Чарльз Буковски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, первые три или четыре стриптизерки выходили опять. У каждого из нас была своя фаворитка, и каждый из нас был влюблен. Лысый выбрал тощую француженку с астмой и темными мешками под глазами. Джимми нравилась Тигриная Женщина (вообще-то правильнее – Тигрица). Я обратил внимание Джимми на то, что у Тигриной Женщины одна грудь определенно была больше другой. Моей была Розали.
У Розали была большая задница, и она ею трясла, и трясла, и пела смешные песенки, и пока ходила по сцене и раздевалась, разговаривала сама с собой и хихикала. Она была единственной, кому эта работа нравилась. Я был влюблен в Розали. Часто думал о том, чтобы написать ей письмо и сказать, какая она клевая, но все как-то руки не доходили.
Как-то днем мы ждали трамвая после представления, и Тигриная Женщина стояла и ждала трамвая тоже. На ней было тугое зеленое платье, а мы стояли и таращились на нее.
– Твоя девчонка, Джимми, это Тигриная Женщина.
– Мужик, ну, она ващще! Посмотри только!
– Я с ней поговорю, – решил Лысый.
– А я не хочу с ней разговаривать, – сказал Джимми.
– Я с ней сейчас поговорю, – настаивал Лысый. Он сунул сигаретку в зубы, зажег ее и подошел к женщине.
– Здор_во, крошка! – ухмыльнулся он ей.
Тигриная Женщина не ответила. Она неподвижно смотрела перед собой, дожидаясь трамвая.
– Я знаю, кто ты такая. Я видел, как ты сегодня раздевалась. Ты ващще, крошка, ты в натуре ващще!
Тигриная Женщина не отвечала.
– Ну, ты трясешь делами, господи боже мой, ты в натуре трясешь!
Тигриная Женщина смотрела прямо перед собой. Лысый стоял и ухмылялся ей, как идиот.
– Я хотел бы тебе вставить. Я хотел бы тебя трахнуть, крошка!
Мы подошли и оттащили Лысого прочь. Мы увели его подальше по улице.
– Ты осел, ты не имеешь права так с ней разговаривать!
– А чч, она выходит сиськами трясти, встает перед мужиками и трясет!
– Она так просто на жизнь себе заработать пытается.
– Она горяченькая, раскаленная просто, ей хочется!
– Ты рехнулся.
Мы увели его подальше.
Вскоре после этого я начал терять интерес к тем восресеньям на Главной улице.
”Фоллиз” и “Бчрбанк”, наверное, еще стоят. Тигриной Женщины, стриптизерки с астмой и Розали, моей Розали, конечно, давно уже нет. Наверное, умерли. Большая трясущаяся задница Розали, наверное, умерла. А когда я бываю в своем районе, я проезжаю мимо дома, где когда-то жил, и теперь там живут чужие люди. Хотя те воскресенья были хороши, по большей части хороши – крохотный проблеск света в темные дни депрессии, когда наши отцы меряли шагами свои веранды, безработные и бессильные, и бросали взгляды на нас, вышибавших друг из друга дерьмо, а затем заходили в дома и тупо смотрели на стены, боясь лишний раз включить радио, чтобы счет за электричество был поменьше.
Джек вошел и увидел пачку сигарет на каминной полке. Энн лежала на кушетке и читала Космополитэн. Джек закурил, сел в кресло. Было без десяти полночь.
– Чарли велел тебе не курить, – произнесла Энн, подняв взгляд от журнала.
– Я заслужил. Сегодня туго пришлось.
– Победил?
– Ничья, но победа – моя. Бенсон – крутой парень, кишки железные. Чарли говорит, Парвинелли – следующий. Мы Парвинелли завалим, и чемпион наш будет.
Джек поднялся, сходил на кухню, вернулся с бутылкой пива.
– Чарли велел мне не давать тебе пива. – Энн отложила журнал.
– “Чарли велел, Чарли велел…” Я уже устал от этого. Я выиграл бой. 16 боев подряд, у меня есть право на пиво и сигаретку.
– Ты должен держать форму.
– Это не важно. Я любого из них уберу.
– Ты такой великий, когда ты напиваешься, я постоянно об этом слышу какой ты великий. Меня уже тошнит.
– А я и так великий. 16 подряд, 15 нокаутов. Кого ты лучше найдешь?
Энн не ответила. Джек забрал бутылку пива и сигарету с собой в ванную.
– Ты даже не поцеловал меня, когда пришел. Сперва за свою бутылку схватился. Ты такой великий, правильно. Пьянь ты великая.
Джек промолчал. Пять минут спустя он стоял в дверях ванной, брюки и трусы спущены на башмаки.
– Господи Христе, Энн, ты что, не можешь здесь даже туалетную бумагу держать?
– Извини.
Она сходила в чулан и вынесла ему рулон. Джек закончил свои дела и вышел. Потом допил пиво и взял еще.
– Живешь тут, понимаешь, с лучшим полутяжелым весом в мире и только и делаешь, что ноешь. Меня бы куча девчонок заполучить хотела, а ты рассиживаешь тут, да ссучишься.
– Я знаю, что ты хороший, Джек, может, даже самый лучший, но ты даже не представляешь, как скучно сидеть и слушать, как ты снова и снова повторяешь, какой ты великий.
– Ах, тебе скучно, вот как?
– Да, черт возьми, и ты, и твое пиво, и какой ты великий.
– Назови лучшего полутяжелого. Да ты даже на мои бои не ходишь.
– Есть и другие вещи помимо бокса, Джек.
– Какие? Валяться на заднице и читать Космополитэн?
– Мне нравится улучшать свой ум.
– Так и должно быть. Над ним нужно еще много поработать.
– Говорю тебе, кроме бокса, есть и другие вещи.
– Какие? Назови.
– Ну, искусство, музыка, живопись, вроде этого.
– И у тебя они хорошо получаются?
– Нет, но я их ценю.
– Говно это, я уж лучше буду самым лучшим в том, чем занимаюсь.
– Хороший, лучше, самый лучший… Господи, неужели ты не можешь ценить людей за то, какие они?
– За то, какие они? А каково большинство из них? Слизни, пиявки, пижоны, стукачи, сутенеры, прислужники…
– Ты вечно на всех свысока смотришь. Все друзья тебе нехороши. Ты так дьявольски велик!
– Это верно, малышка.
Джек зашел в кухню и вышел с новой бутылкой пива.
– Опять со своим проклятым пивом!
– Это мое право. Его продают. Я покупаю.
– Чарли сказал…
– Ебись он в рыло, твой Чарли!
– Какой же ты великий, черт возьми!
– Правильно. По крайней мере, Пэтти это знала. Она это признавала. Она этим гордилась. Она знала, что это чего-то требует. А ты только ссучишься.
– Так чего ж ты к Пэтти не вернешься? Что ты со мной делаешь?
– Я как раз об этом и думаю.
