Форточка с видом на одиночество - Михаил Барановский

И тогда я в очередной раз послушал свои ноги. Я оставил на вешалке белый халат и ушел, ни о чем не жалея.

Конечно, я далек от мысли сделать своего героя экстрасенсом. Ни в коем случае. Однако иногда мне кажется, будто я чувствую что-то такое… Как бы это объяснить? Некое движение энергоинформационных полей, какие-то вибрации, исходящие от людей. Причем не важно, где эти люди находятся: рядом или за тысячи километров от меня. Я чувствую. По крайней мере, мне так кажется. И вот это может быть интересно, если только найти нужные слова, правильно подать. Мы ведь постоянно соприкасаемся друг с другом своими полями, когда общаемся или думаем о ком-то. А мысль – это волна огромной силы: не электромагнитная, не гравитационная, не какая-то другая, связанная с известными физическими полями. И распространяется со скоростью, значительно превышающей скорость света. Человек, обладающий развитыми мозговыми центрами, как я, может с помощью мысленной волны достичь любого объекта и получить о нем необходимую информацию. Самое трудное – ее расшифровать. Но иногда мы видим какого-то человека, совершенно нам незнакомого, и он нам сразу не нравится. Или, напротив, тут же влюбляемся. В таких случаях говорят: «любовь с первого взгляда». А дело не во взгляде, не во внешних данных. А в той информации, которую мы считываем с этого человека.

КАК Я ПОМОГ ДЕПУТАТУ

Однажды, когда я работал экстрасенсом, ко мне на прием записался один народный депутат.

Он спросил меня:

– Как обезопасить себя от вредного энергетического воздействия со стороны определенного человека или группы лиц? – Он достал из внутреннего кармана ручку и открыл блокнот, приготовившись записывать мои рекомендации.

Не знаю, кого конкретно он имел в виду: жену, любовницу, тещу, конкурентов на выборах или электорат в целом.

– Надо их полюбить, – ответил я.

Потом добавил:

– И послать на х…

– В какой последовательности? – деловито уточнил он, вписывая что-то в свой блокнот.

– Одновременно, – сказал я. – Лучше – одновременно.

И он ушел, что-то законспектировав в своем блокноте, как мне показалось, полностью удовлетворенный.

С тех пор я часто вижу его по телевизору. Он перебрался в Москву, возглавляет какую-то партию или фракцию. Мне кажется, я здорово помог ему.

НА КОГО Я ПОХОЖ?

Лист бумаги жег глаза своей белизной, словно направленная прямо в лицо, как на допросе, яркая лампа. Кажется, я не выдал никаких секретов. У меня их просто нет. Я не обладаю никакой, интересующей этот лист информацией. С чего это я решил, что могу написать роман? Еще и гениальный. Разве я похож на писателя? Я встал из-за стола и побрел в ванную. Включил свет и стал у зеркала. Может ли быть у писателя такое лицо? Разве я похож на Хемингуэя или Маркеса?

И так отчетливо вдруг понял, из кого я сделан. Раньше мне, например, казалось, что я очень самобытный, сам из себя состою. А сейчас вижу, что меня-то практически не осталось, а может, и не было никогда. С каждым днем рождения я все больше становлюсь похожим на своих родителей. Не только внешне.

Мои родители прекрасные, замечательные люди. Но я не хочу прожить свою жизнь под калькой их жизни. Мне не нравится движение по спирали. Я хочу революционных преобразований. А мои родители никогда не совершали никаких революций. Если только не считать их эмиграции в Германию на старости лет. Мне кажется, термин «эмиграция» применительно к Германии не совсем корректным. Мне кажется, «эмигрировать» можно в Америку, в Австралию или в Канаду. А Германия – как-то уж очень близко для эмиграции. Меньше трех часов лету.

Я мог эмигрировать с ними вместе. Но я остался. Потому что здесь мой читатель.

САМОЛЕТЫ

Я часто к ним летаю, к родителям. Каждый раз в аэропорту с затаенным ужасом я думаю: «Рожден ли человек, как птица для полета»? Мне страшно летать.

– На этом направлении не было ни одной катастрофы за всю историю Аэрофлота, – успокаивал меня перед вылетом приятель.

Подумав, я сказал:

– С другой стороны, это не может не настораживать.

Как писателю, мне проще поверить в человеческую трагедию, чем в научно-технический прогресс.

Я всматриваюсь в лица других пассажиров. Кажется, никто не боится так, как я. Интересно, проступает ли страх в моих глазах? Самое неприятное в полете – так эти обеды в пластиковых коробочках. Я не могу питаться на такой высоте. Мне представляется это противоестественным и даже унизительным. Все вкусовые рецепторы забиты страхом. У тонко нарезанной семги, у хлеба, у маленького кубика сливочного масла, у всего – какой-то трагический привкус.

Собственно, привкус трагедии давно уже доминирует над всеми моими, далеко не только вкусовыми, ощущениями. Может, это нормально для писателя – такое обостренное восприятие действительности? Но порой мне кажется, что и сама эта действительность воспринимает меня трагически. И не очень-то понятно, кто в ком отражается: я в действительности или она во мне.

КАК ВСЕ

Я все время чего-то опасаюсь.

Все поля моего сознания заминированы страхом. И чуть что – взрыв адреналина. Не так давно я подорвался на своей среднестатистичности. В метро, в толпе. Я почувствовал себя ее частью. Частью массы. Я вдруг понял, что не вычленяюсь. Меня нетрудно перепутать с кем-нибудь другим. Да, и я порой теряюсь в самоидентификации.

Родившись в семье, принадлежавшей к среднему классу, спустя семь лет я отправился в среднюю школу, где десять лет весьма средне учился. Все дальнейшие вехи собственной биографии даже мне описывать скучно. Самое скудное воображение асфальтоукладчика с абстинентным синдромом, находящегося в профилактории на принудительном лечении, в состоянии домыслить все, что происходило со мной за отчетный период.

Меня легко привести к общему знаменателю, ввести в какую-нибудь таблицу, фокус-группу, целевую аудиторию, подвергнуть переписи, удержать в границах нормы.

В институте стандартизации для меня всегда день открытых дверей.

Во всех фотороботах, трепещущих на попутных столбах, я узнаю себя.

Моя телесная конструкция идеально вписывается в урбанистический ландшафт. Меня легко изобразить на макете будущих застроек в масштабе 1:100, безлико стоящим на остановке общественного транспорта.

Ко мне часто обращаются с фразой: «Взять, к примеру, тебя…» Потому что лучшего примера для подтверждения типичного поведения обывателя в той или иной повторяющейся ситуации трудно себе вообразить. И хочется сказать: «Возьмите! Возьмите скорее! Поместите меня в качестве экспоната под стекло в музей мер и весов. И больше никогда не трогайте. И не задавайте идиотских вопросов. Потому что все, что я могу сказать, вам уже давным-давно известно».

ТОГДА ИЛИ СЕЙЧАС?

Почти всю свою жизнь я был чем-то недоволен. То одним, то другим. А потом проходило какое-то время и казалось, что тогда, когда я ныл или ворчал, все было не так уж плохо, а все нехорошо именно сейчас. А раньше было в общем-то нормально или даже хорошо. И опять шло время, и возникали какие-то новые обстоятельства. Снова казалось, будто то, что меня так беспокоило тогда, – ничего страшного. И уж, по крайней мере, ни в какое сравнение не идет с тем, что теперь. Потому что уж сейчас-то на самом деле…