Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте. 1941-1945 - Адольф Галланд

Моя наземная команда с большой неохотой приблизилась ко мне, да и неудивительно, что они растеряли весь свой энтузиазм в такую непогоду. Мы угрюмо втаскивали нашего «Малыша» снова на вершину холма, постепенно при этом согреваясь. К девяти часам ветер значительно усилился, так что я приготовился к следующему запуску, более тщательно, нежели обычно, привязав себя ремнем. «Если ты не продержишься более часа, не получишь горохового супа», — предупредил меня кто-то в шутку.

В 9 часов 25 минут мой «Малыш» поднялся в воздух. Область ветра наверху была небольшой и короткой, но «Малыш» вел себя хорошо, взбираясь крутыми виражами все выше и выше. Так что вскоре я уже преодолел 100 метров над уровнем запуска. Внизу ребята танцевали от восторга, так как я продержался почти полчаса, а благоприятный северо-восточный ветер усиливался.

Я сделал более глубокий вираж, ближе к гребню холма, и снова попал в поднимавшуюся струю воздуха! Осторожно! Ветер с силой обдувал вершину. Внезапно попав в воздушную яму, планер стал проваливаться вниз. Он начал терять высоту, вибрировать, но вдруг снова выпрямился. Еще один разворот. Ближе к холму. 40 минут. Секундомер продолжал спокойно тикать. Снизу мне просигналили. Я знал, что все в порядке, — еще 7 минут, и я, возможно, установлю новый рекорд. Только бы продержаться! 46, 47, 48 минут! Старый рекорд Боркенберга побит! Отломив половинку от плитки шоколада, я бросил ее вниз моим друзьям, которые прыгали от радости. Ветер становился порывистым, и мне требовалось все мое умение. Один час. Я буду наслаждаться гороховым супом! Внизу махали простынями и покрывалами.

Один час и 30, 40, 50 минут. Я сделал 320 разворотов. Тросы элеронов так натянулись, что само управление становилось чрезвычайно трудным, в случае ослабления троса из строя мог выйти любой из множества шкивов, что вероятно, означало бы конец. С тяжелым сердцем я решил приземляться. Пролетев очень низко над местом старта, я прокричал своим товарищам: «Оставайтесь на месте. Иду на посадку!».

В конце концов после очередного заноса на мерзлой земле я затормозил. Время, которое показывал секундомер, было 2 часа 6 минут 5 секунд. Мной был установлен не просто местный рекорд полета на планере, а даже новый рекорд для всей Северо-Западной Германии. «Малыш» проявил себя замечательно, а Боркенберг отныне был зарекомендован в качестве удобнейшего места для запуска планеров.

Это событие послужило поводом для того, чтобы объявить о проведении в Вестерхольте собрания нашего местного подразделения общества «Люфтспорт». Несколько видных лиц и множество восторженных молодых поклонников присутствовали на этом мероприятии, самым интересным моментом которого стало крещение или переименование моего планера. Я назвал его «Бродягой». По этому поводу прозвучало много приятных речей, а также был принят устав клуба, выбран президент и в завершение всего устроены танцы. Но все-таки это было мое прощание с юностью. Несколько дней спустя я разменял третий десяток. Да и сама жизнь становилась все более и более серьезной.

Сегодня, когда я мысленно возвращаюсь в те дни — двадцать лет тому назад, — на душе всегда становится немного печально и грустно. И это не столько оттого, что последовало после тех дней — государственная служба, война, поражение, заключение в тюрьме и эмиграция, — а потому, что пламя бескорыстного увлечения ярко и чисто горело в наших сердцах. Ведь в те времена летное дело было бесполезным занятием с чисто практической и материальной точки зрения. По общему мнению, эта профессия не стоила обсуждения, а как бы являлась минутным увлечением нашей страстно мечтавшей о небе молодежи. Тогда никто не рассматривал эти полеты всерьез в качестве воздушной силы, а денежные призы, которые можно было выиграть на соревнованиях, имели чисто символическое значение. Профессор Джорджи, который сейчас занимается научными исследованиями в Аргентине, в присущей ему манере ярко выразил эту мысль во время присуждения мне приза за первое место на западногерманских соревнованиях в 1933 году. Сама награда вовсе не была денежно значимой, но он считал, что немецкая молодежь летала отнюдь не ради материальных благ, а просто потому, что чувствовала внутреннюю потребность летать. Именно такой идеализм позволил ей достичь результатов, признанных во всем мире.

Кроме того, именно этот идеализм служил источником сил для национал-социализма. Как различные группы юношеских организаций стали позже сливаться в одну партию, точно так же образованные в 1933 году немецкие аэроклубы, первые не видные для глаз зачатки люфтваффе, позже были преобразованы в их предвоенные соединения. Эти группы людей вступали в партию не в результате уговоров, не под принуждением, а по своей собственной воле, то есть единственно потому, что сама причина казалась им благой и справедливой.

В Брюнсвике нам предстояло много и тяжело трудиться. От нас требовали обширных знаний как в теоретическом, так и в практическом плане. Конечно, планеризм снабдил нас знаниями основ авиации, но, в конце концов, разница между планером и аэропланом была немалой и весьма значительной. Она подобна различию между парусной лодкой и лодкой, снабженной двигателем. Летом я сдал свой первый экзамен и получил так называемый сертификат B1, или удостоверение летчика.

Несмотря на это над нашей головой, подобно дамоклову мечу, постоянно висел риск быть исключенными из летной школы. Если кто-то оказывался не на должной высоте, то всегда можно было ожидать, что его пошлют обратно домой, снабдив пятьюдесятью марками и продуктами на дорогу. Ведь тысячи и тысячи молодых людей томились в ожидании занять его место. В отчаянной экономической ситуации, царившей в то время, такое разжалование означало, что тебе придется пополнить бесчисленные ряды безработных.

Поэтому неудивительно что я принял так близко к сердцу свою первую крупную неудачу. Я повредил шасси на «Альбатросе-L-101». А еще позже дела приобрели и вовсе критический характер: когда я руководил совместным полетом инструкторов в паре, самолеты столкнулись. Один из пилотов выбросился с парашютом, а другому удалось посадить свой поврежденный самолет на аэродром. В ходе расследования было выявлено самое удручающее обстоятельство: происшествие случилось в то время, когда самолеты перестраивались в определенное положение в воздухе, которое не было специально и точно оговорено.

Меня это очень обеспокоило. До этого моя карьера развивались успешно, хотя и не без некоторых шероховатостей. Однако теперь она была под угрозой. Для того, чтобы в случае моего возможного исключения не остаться у разбитого корыта, я подал прошение, чтобы меня внесли в официальные списки кандидатов на вакантную должность офицера в 18-й пехотный полк, под Падеборном. Впрочем, в самой армии только часть из подавших заявления могла рассчитывать на зачисление, поэтому я не слишком надеялся на удачу. Но все-таки ведь прошел все необходимые тесты и проверки и пока еще находился в штате летной школы, а это давало мне уверенность, что, по крайней мере, я сделал все возможное, чтобы защитить себя на случай катастрофы.

Однако об этом происшествии вскоре забыли и я смог вздохнуть с облегчением. Вне всякого сомнения, я заполнял армейские вербовочные бумаги без особого удовольствия. Напротив, никогда и ничего я не ценил более личной свободы, и, по моему мнению, значительные ограничения в любых армиях мира существуют только по необходимости.