Оборотень - Александр Трапезников

Целая волна воды выплеснулась на кафельный пол. Пока он поспешно, едва не поскользнувшись, набрасывал махровый халат, ужасный крик, который не мог принадлежать ни женщине, ни мужчине, — прервался. Кляня себя за неосторожность, за то, что оставил ее одну, Тероян распахнул дверь и побежал в комнату — он даже не представлял, что там произошло. А в комнате, забившись в угол и зажав себе рот руками, с почерневшими от страха глазами билась в конвульсиях девушка. На полу валялась принесенная им молодежная газета с фотографией мальчика.

— О, Боже! — выдохнул Тероян, отшвырнув газету ногой. Присев к девушке, оторвав ее ладони, он попытался как-то проникнуть в ее взгляд, сделать так, чтобы она увидела его, узнала, вспомнила. Он шептал какие-то слова, возможно, самые простые и глупые и успокаивал ее. Потом, когда дрожь прекратилась, — сбегал на кухню, опрокинув по дороге столик с подносом и чашками, схватил свою аптечку и вернулся назад. Почти насильно он заставил ее проглотить несколько таблеток элениума, заталкивая их в пляшущие губы. Еще через некоторое время сделал укол, введя реланиум в руку. Обняв девушку за плечи, он держал ее так до тех пор, пока она не уснула. Тогда Тероян поднял ее на руки и перенес легкое тело на диван. Он раздел ее, сняв голубое платье, накрыл одеялом, удобней поправил подушку. И вновь выругал себя за то, что не воспользовался медикаментами сразу — ведь можно же было предположить, что спасительный сон не придет сам собой? А даже если он наступит, то, может быть, именно там, во сне, она опять увидит причину своего потрясения? Он сидел в кресле, смотрел на успокоившееся лицо девушки, не решаясь больше покинуть ее, и раздумывал. Что же все-таки так напугало ее?

Первым пришел Георгий Юнгов. В школе они сидели за одной партой и ладили больше других (а впереди все время толкались и ссорились Карпатов с Шелешевым, может, потому они и в жизни встали по разные стороны барьера). Высокий, подтянутый, выглядящий моложе своего возраста на десять лет, с щегольскими усиками, Юнгов, как всегда, был одет в шикарный дорогой костюм, модные туфли, свежую рубашку и благоухал французским одеколоном.

— Поздравь, я теперь парламентский корреспондент «Московских известий», — произнес он с порога. Тероян к приходу друзей-преферансистов прибрал в квартире, унес разбитые чашки в мусорное ведро, переоделся, задернул портьерой дверь в ту комнату, где спала девушка. Лекарство подействовало, она должна была проснуться только утром.

— А зачем тебе это надо? — спросил он.

— Еще одна высота, — ответил Жора. — Кроме того, интересно наблюдать, как лают и дерутся собачки всех мастей.

Юнгов был большим специалистом в самых различных областях. Он хоть и не получил высшего образования, но учился много и везде, схватывая знания на лету. Цепкая память, аналитический ум, умение общаться с людьми и входить к ним в доверие отличали его с юности. Два года он провел вместе с Терояном на медицинском. Ушел. Поступил на психологический факультет МГУ. Надоело и бросил. Чуть не закончил заочно юридический. Вдруг оказался среди будущих инженеров, в институте стали и сплавов. Зачем? Он, наверное, и сам бы не смог объяснить. Когда-то давным-давно пробовал поступить в цирковое училище, мечтал стать фокусником — и это у него неплохо получалось. У него вообще все шло легко, весело, «с песней», — как он сам любил говорить, хотя мало какое дело доводилось до конца. И все-таки он занял свою нишу. В журналистике. Как-то написал одну заметку, другую. Их опубликовали. Заметили. Стали предлагать темы, командировки. Сотрудничал с самыми разными газетами и журналами, поскольку был всеяден, мог писать обо всем. Но не «чего изволите?», а вкладывая в материал свой взгляд, причем столь замаскированный, что не каждый редактор мог сразу разобрать — что там между строк? Писал живо, с юмором. Это нравилось. Вскоре он приобрел вес в журналистике, накропал несколько публицистических книжек, пару-тройку из них в соавторстве, а кое-какие и вообще под чужой фамилией. Ему заказывали написать за «высокого дядю», он и не брезговал. Работа есть работа, а деньги не пахнут. Купил дачу, машину. Так и не женился, хотя женщины возле него вились всегда, причем самые красивые. Жил со своей сестрой-инвалидом, о которой трогательно заботился. Когда грянула «перестройка» меченого, начали вылетать стекла, трещать стены, ехать крыша, проваливаться фундамент, а затем и вовсе в полуразрушенном доме пошел шабаш ведьм и бесов, Георгий Юнгов не кинулся ни в какие крайности, не бегал с ведром, пытаясь залить пожар, не пил из кубка-черепа на брудершафт с нетопырями. Стоял в сторонке, глядел — чем закончится? Негромко поругивался. Но пиджак от чистки уберег. Потом, когда стало подтягивать живот, плюнул, объявил себя «независимым» и стал снова писать на разные темы, стараясь не касаться политики. Получалось скучно, нечитабельно. Пришлось как-то ориентироваться, определяться. И он аккуратненько поместился ровно в центре, где было спокойнее всего. Да и стрелы можно было метать хоть влево, хоть вправо, что его и устраивало…

Вторым пришел Владислав Шелешев. Прихрамывающий, с палочкой, хмурый и язвительный. С рождения у него был порок — левая нога чуть короче правой. Может быть, этот физический недостаток и подстегивал его всю жизнь, «выталкивал» наверх, заставлял постоянно доказывать себе и другим, что именно он — первый. Он даже и на уроки физкультуры в школе продолжал упорно ходить, хотя имел освобождение.

— А опер с Петровки опять опаздывает, — ехидно сказал он, осмотревшись. — Никак выслеживает бабушек у метро, торгующих редиской.

— Где уж ему ухватить такую рыбину, как ты! — корректно согласился Юнгов.

— О делах — ни слова, — напомнил им Тероян. — Что будем сегодня пить: чай или водку?

— Чай. И водку, — ответили оба.

Судьба Шелешева была расцвечена многими огоньками. Из-за своего увечья он не мог служить в армии, с детства мечтая о погонах, но зато умудрился как-то устроиться матросом в торговый флот и обойти на судне весь мир. Нрава вспыльчивого, жесткого, затевая в портовых городах драки, он успел посидеть в кутузках Индии, Гонконга, Панамы, Чили, Турции и был списан на берег во Владивостоке. Работал на заводе токарем и уже в те времена украдкой мастерил в ночные смены самодельные пистолеты и автоматы, надежности которых позавидовал бы и сам Калашников. За это и угодил в тюрьму на несколько лет. И больше, кстати, за решеткой не был. Бог миловал. Хотя и продолжал идти по тому полю, которое в это же время усиленно окучивал оперуполномоченный Карпатов. Промышлял ночной торговлей водкой, чуть-чуть иконами, потом — редкими камешками, золотишком с приисков, где у него были налажены связи. Завязать его на чем-нибудь было трудно — не подкопаешься, работал он осторожно, прощупывая каждый шаг, перепрыгивал через расставленные ловушки. Но досье в МУРе на него накапливалось. А в преступные авторитеты выбился так. Когда на улицы Москвы хлынула дикая торговля, звериный капитализм, а впереди замаячила приватизация, Владислав понял: его время. Он рассудил: если все бросились к выставленному корыту с помоями, то кому-то надо стоять рядом, чтобы оттаскивать назад за уши слишком уж зарвавшихся хрюшек. Пусть и другие похлебают — Бог велел делиться. Сколотил крепкую команду, обложили торговцев в своем районе данью, а те и рады — защита от беспредела появилась, хозяин пришел. Действовал он грамотно и справедливо. Сверх меры не брал, споры между молодыми бизнесменами решал четко, вникая во все тонкости, своих в беде не оставлял никогда. Вскоре вышел на такой уровень, что волей-неволей признали за ним право на владение части Москвы, перестали пробовать его команду на прочность. Отпор давать она умела, хотя Шель не любил доводить дело до лишней крови. Но случалось всякое…