Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Энн Райс

Его приветствовал короткий смешок, дружелюбный, ненавязчивый, может быть, немного пьяный – смех молодого вампира, не обладающего здравым смыслом. Он улыбнулся в ответ, бросив взгляд на изумленного Дэниела. Дэниел, тот самый «молодой человек» из «Интервью с вампиром». До него быстро дошло, что это создание Армана, единственное его творение. Неплохой старт взяло на Пути Дьявола это веселящееся захмелевшее существо, получившее от Армана всю силу, какую тот смог ему передать.

Он поспешно обвел взглядом остальных, собравшихся за овальным столом.

Справа, на некотором расстоянии от него, сидела Габриэль: светлые волосы заплетены в косу, глаза полны нескрываемой боли. Рядом с ней – Луи, как всегда беспечный и пассивный; он молча воззрился на Мариуса, то ли изучая его с научной точки зрения, то ли боготворя, – а быть может, и то и другое сразу. Далее – его возлюбленная Пандора: волнистые коричневые волосы, все еще унизанные искрящимися капельками растаявшего снега, свободно лежат на плечах. Справа от нее – Сантино, вновь спокойный и невозмутимый, а на изысканном черном бархате – ни следа грязи.

По левую руку от него сидел Хайман, еще один древнейший, который представился ему сам, безмолвно и непринужденно; устрашающее создание, лицо еще более гладкое, чем у Маарет. Мариус вдруг поймал себя на том, что не может отвести от него взгляд. Лица Матери и Отца никогда не производили на него такого впечатления, хотя и у них были такие же черные глаза и черные как вороново крыло волосы. Наверное, все дело в улыбке и в открытом, приветливом выражении, сохранившемся на лице невзирая на любые попытки времени стереть его навсегда. Он походил на мистическое создание или на святого, но в действительности был жестоким убийцей. Недавние пиршества, насытившие его человеческой кровью, чуть-чуть смягчили кожу и придали щекам слабый румянец.

Маэл, как обычно лохматый и неряшливый, занял место слева от Хаймана. А за ним – еще один представитель древности, Эрик, перешедший, по мнению Мариуса, рубеж трех тысячелетий, худой, внешне обманчиво хрупкий, – возможно, к моменту смерти он успел прожить лет тридцать. Его карие глаза задумчиво рассматривали Мариуса. Сшитый на заказ костюм выглядел более элегантно, чем та одежда, которую бизнесмены обычно покупают в магазинах.

А это кто? Та, что сидит справа от Маарет, в дальнем конце стола, прямо напротив Мариуса? Да, она его действительно потрясла. Когда он увидел зеленые глаза и медно-рыжие волосы, то сразу же подумал о второй сестре.

Но это создание, несомненно, еще вчера было живым. И он никак не мог найти объяснение ее силе, застывшей белизне ее кожи, ее необычному пронзительному взгляду и исходившей от нее невероятной телепатической энергии, – видимо, она была еще не в состоянии контролировать каскад мрачных и удивительно четких образов. Она с бесхитростной точностью воспроизвела в памяти картину, написанную им несколько веков назад, – его Амадео, окруженного во время молитвы чернокрылыми ангелами. По телу Мариуса пробежал холодок.

– В подземелье Таламаски? – прошептал он. – Моя картина? – Он вдруг резко, ядовито рассмеялся. – Так вот она где!

Она испугалась; она не собиралась открывать свои мысли. Безнадежно смутившись, готовая защищать Таламаску, она резко ушла в себя. Ее тело, казалось, съежилось, а сила, наоборот, удвоилась. Чудовище. Изящное зеленоглазое чудовище. Родилась только вчера – это он правильно определил, ибо в ней еще присутствуют живые ткани. Внезапно он все понял: Джесс – так ее звали – была созданием Маарет. Она – прямой человеческий потомок этой женщины; а теперь стала созданием своей древней матери. Его поразило и даже слегка испугало такое сочетание. Кровь, бегущая по ее молодым жилам, обладала таким могуществом, которого Мариус даже не мог себе представить. Она абсолютно не испытывала жажды, а ведь она еще даже не умерла окончательно.

Но пора прекращать этот безжалостный и пристрастный осмотр. Ведь все они ждали его. Однако он не мог не подумать о собственных смертных родственниках, потомках его племянников и племянниц, которых он так любил при жизни. Да, несколько сотен лет он следил за ними; но потом уже не узнавал их, как не узнавал сам Рим. И он позволил им опуститься во тьму вслед за Римом. Но, без сомнения, по земле и сейчас ходят те, в чьих жилах течет кровь его древнего рода.

Он продолжал рассматривать рыжеволосую девушку. Как она похожа на свою великую мать: высокая, но хрупкая, тонкая в кости, красивая, но строгая. Здесь какая-то старая тайна, что-то связанное с родом, с семьей… На ней были мягкие темные одежды, напоминающие платье ее матери; безупречные руки; она не пользовалась ни духами, ни косметикой.

Каждый из них был по-своему великолепен. Высокий, плотного сложения, элегантный в своем монашески черном наряде Сантино с сияющими черными глазами и чувственным ртом. Даже в неряшливом Маэле, поглядывающем на древнюю женщину со смесью любви и ненависти, чувствовалась всеподавляющая, могучая личность. Ангельское лицо Армана описанию не поддавалось. А мальчик, Дэниел, с пепельными волосами и блестящими фиолетовыми глазами больше походил на видение.

Интересно, было ли когда-нибудь бессмертие даровано человеку с уродливой внешностью? Или же темная магия дарует красоту всякой жертве, брошенной в ее горнило? Габриэль при жизни, несомненно, была утонченным созданием, обладающим всем мужеством своего сына, но начисто лишенным его импульсивности. Луи… О да, Луи, конечно же, попал в их общество благодаря изящным чертам лица, глубине зеленых глаз. Его избрали за присущее ему состояние мрачной созерцательности, которое сейчас проявилось в полной мере. Он казался затерянным среди них человеком: лицо, смягченное эмоциями и красками, удивительная незащищенность во всем его облике, вечно вопрошающие и грустные глаза. Даже Хайман, несмотря на весь свой устрашающий вид, обладал бесспорным совершенством лица и фигуры.

Что касается Пандоры, то, глядя на нее, он видел перед собой не меланхоличное, отрешенное существо в библейских одеждах, застывшее в кресле, обратив взор к таящимся за сгущающимися тучами галактикам, а страстную и наивную живую женщину, которая подошла к нему на чернильно-темной улице Антиохии, умоляя дать ей бессмертие.

Даже Эрик, выбеленный веками, источающий слабое свечение, сохранил, как и Маарет, отпечаток глубоко человеческого чувства, еще более привлекательный благодаря очаровательной двуполой грациозности.

Никогда еще Мариусу не приходилось своими глазами видеть такое общество – собравшихся вместе бессмертных всех возрастов, от новорожденных до самых древних; и каждый из них обладал неизмеримыми силами и своими слабостями, включая даже пребывающего в невменяемом состоянии молодого человека, так мастерски созданного Арманом с помощью всей нерастраченной чистоты его девственной крови. Мариус сомневался, что подобная «община» существовала когда-либо в истории.

А как вписывается в картину он сам, старейший