Вепрь - Олег Егоров

— Да не волнуйтесь вы, Гаврила Степанович! Аппарат нам не нужен! Пользуйтесь на здоровье! — Сыщик исчез под землей.

— Захарка там, — шепнул мне Обрубков.

— Что?! — Я даже не сразу сообразил, о ком речь.

— Захарка. На двенадцать атмосфер.

Минут пять я сидел, словно пришибленный. Ровно столько понадобилось сыщику, чтобы испачкаться в глине и подняться обратно.

— Серьезный агрегат! — похвалил он двигатель. Это все, что заинтересовало его в подземелье Обрубкова.

— Домашняя электростанция. — Егерь и глазом не моргнул. — Когда свет в поселке гаснет, у меня своя лампочка Ильича, как вечный огонь. Советская власть есть что? Правильно.

— На всю руку, смотрю, вы мастер, — сострил сыщик.

— Мы такие, — кивнул Обрубков. — Как выражается наш клубный заведующий: "Пить многое на свете, друг Горацио".

Я сразу припомнил "тень принца Гамлета" в пресловутом "Созидателе". Цитата почти прямо указывала на автора местной легенды. Паскевичу явно был не безразличен английский драматург. Не однажды, видно, его извращенный ум обращался к вольному толкованию классика. Я очнулся от праздных мыслей, лишь когда егерь пнул меня шерстяным носком в колено. Все, о чем распространялся Гаврила Степанович до этого, я бездарно прослушал, хотя момент был не из тех. Любое сказанное им слово могло иметь скрытый смысл.

— И не только Сервантес, — продолжал зачем-то егерь блистать эрудицией перед сыщиком. — Вице-адмирал Нельсон без конечности флотилии топил. Между прочим, его тоже Горацио звали.

— Да ну?! — вежливо удивился опер.

— Вот тебе и ну. — Тут Гаврила Степанович обратился уже непосредственно ко мне. — В тысяча восемьсот пятом году пал на мостике. Запомни, юноша. Век не продержался до русско-японской кампании.

Я запомнил. Оставалось догадаться, зачем. Ясно было, что Обрубков упустил нечто важное и спохватился только уже при посторонних. И желал донести это важное до моего сведения.

— Так мы закончили, товарищ майор, — обратился к Обрубкову второй уполномоченный, выходя из кабинета. — Ничего компрометирующего. Понятые свободны.

Теперь и мне стало известно подлинное звание Гаврилы Степановича.

Чехов с Дусей поспешно убрались из дома от греха.

— Присядем на дорожку? — Вопреки предложению Гаврила Степанович встал.

— Нам три часа до Москвы сидеть, — отряхивая глину с коленей, отмахнулся исследователь погреба. — И там еще сидеть.

— Хозяйствуй, — молвил мне егерь с порога. — Хасана не мори. По-хорошему пса зимой надо шестиразовым питанием обеспечивать. Будешь морить, так он сам себя на довольствие свободно определит. Умнет косулю без лицензии, на кого повесят? На тебя повесят. И на меня повесят.

А говорили — пес безобидный, — хмыкнул они и из сыщиков, надевая шапку.

— У нас в Пустырях только Пугашкин безобидный, — отозвался егерь. — Да и то когда при исполнении.

День уже клонился к закату. Комитетчики, обыскивая дом, потрудились на совесть. Иначе бы их начальство и не поняло.

Дождавшись отъезда "уазика", я взялся за стальное кольцо.

За весь изнурительный раунд битвы с изобретением Гаврилы Степановича я не расслышал ни звука за толстыми бетонными стенами погреба. Как ни тщился, я даже не сумел определить, за которой из них тайник. Рассредоточенные вдоль трех стен пыльные мешки с овощами, плетеные бутыли, в каких настаивают брагу, банки с вареньями различных сортов будто лет сто не покидали своих мест. Четвертая стена была частично занята стеллажами со слесарным инструментом, какими-то шестеренками, шатунами и подшипниками, а равно масленками, бидонами с машинным, скорее всего, маслом, воронками, раструбами, ключами гаечными и разводными и всякой прочей гаражной атрибутикой. Здесь же стоял тяжелый металлический верстак с тисками, на котором громоздился никелированный самогонный бак ведра на три. Рядом лежали два змеевика и пластиковый шланг. В тисках был зажат обрезок швеллера. Рядом валялся напильник.

Что-то там егерь усовершенствовал, надо понимать, незадолго до моего появления. Хотя его паровая машина и без того подвигала к размышлениям о братьях по разуму. Странных все-таки людей время от времени порождает наша глубинка со всеми ее углублениями. Один Циолковский чего стоил, обеспечивший фронтом работ целую армию соотечественников. "Это же яблоку негде будет упасть, — переживал, вполне возможно, калужский самоучитель, разбирая Святое писание, — когда еще и мертвые восстанут из могил согласно Апокалипсису! Живых-то невпроворот! А квартиры для покойников?! А харчи?! Тут срочно ракету надо строить для расселения по звездам!"

Безвестным же выдумщикам, страдающим за родное человечество и гораздым на любые новации от создания механической тяпки до клонирования гениев, имя — легион. К нему со своим диким устройством поневоле примкнул и Гаврила Степанович. Лишь засекреченный зоотехник Белявский — статья особая. Чудны дела твои, Господи, когда твои образы и подобия таковы.

Запуск паровой машины системы Обрубкова, наглухо привинченной к доскам пола ржавыми болтами, должно было, по идее, обеспечить углеметание в топку чугунного котла. Ящик с углем и совковая лопата вроде бы свидетельствовали о том же. Подтверждала данную версию и труба, выведенная во двор. Хотя я и не помнил, чтоб она чадила, когда егерь запускал свое детище. Уровень воды в котле присутствовал. Паровозный какой-то датчик со шкалой на тридцать атмосфер тоже, судя по всему, говорил о рабочем состоянии агрегата. Мне даже посчастливилось развести в топке огонь, и я метнул туда с десяток лопат отливавшего синевой угля, прежде чем бесшумно и медленно заскользили хорошо смазанные цилиндрические клапаны, утопленные в крышке подземной "теплостанции".

Двигатель зачихал, доски под моими ногами стали вибрировать. Стрелка на датчике давления поползла. В погребе стало жарко. Я скинул пуховик и снова взялся за лопату. Но трубач-невидимка сыграл мне отбой, когда стрелка достигла указанной Гаврилой Степановичем отметки. Сезам не открылся. Стрелка миновала черту с цифрой "12" и поехала дальше. На подвижном коротком рычажке, плотно подогнанном к отверстию в чугунной сфере, болталась цепочка с треугольником из толстой проволоки, напоминавшая деталь сливного бачка в общественных туалетах. Законно предположив, что это — рычаг, понижающий давление, я потянул треугольник вниз, и стрелка на датчике вновь опустилась до отметки "12". Результат был тот же: ни одна из стен даже не дрогнула. Плюнув на дальнейшие попытки, я оседлал мешок с картофелем и призадумался. Действующая модель паровой машины, скорее, смахивала на мастерски изготовленный муляж. Однорукий машинист Гаврила Степанович запускал эту хреновину с полоборота, а я потратил на ту же операцию час.

"Электростанция!" — хмыкнул я, обнаружив за верстаком, после упорных поисков, розетку со штепселем. Шнур уходил под плинтус. Вскоре обнаружился и электрический моторчик. Поначалу я не обратил внимания на жестяную коробку, присобаченную к подставке двигателя, а следовало бы. Моторчик запускался простым нажатием кнопки. Затарахтел он громче, нежели паровая установка, и стрелка датчика давления сразу улетела на тридцатую отметку шкалы. Ручкой реостата я снизил "давление" до все тех же "двенадцати атмосфер". Ничего. Но я уже понял: нужно думать. Просто нужно думать.