Заначка Пандоры - Виталий Сертаков

Ковальский примирительно похлопал напарника по плечу. Нервы совсем разболтались. Какого дьявола он обрушился на совершенно беззлобного, безобидного человека, который искренне пытается ему помочь и при этом, похоже, не задумывается, какой опасности себя подвергает? Юджин вставил следующий диск, осторожно выглянул в окно. По садику кругами катался ребенок на желтом велосипеде, больше никого не было… А вот теперь показался. Двое рабочих на противоположном конце двора, установив стремянку, меняли лампы в фонаре. Их заслоняла густая листва, но вроде бы угрозы они не представляли.

— Расскажи мне об Инне, — почти ласково попросил Ковальский. — Мне необходимо знать о ней как можно больше…

Роберт тяжело вздохнул.

— Ну, то чего ты жаждешь, не услышишь. Никаких потусторонних штучек за ней не наблюдалось, это уж точно. Она, конечно, да… Она девушка неординарная. До меня дважды была замужем, да и кроме мужей приключений ей хватало. Ты не подумай, я не пытаюсь собственную жену выставить шлюхой. Просто для того, чтобы врубиться в наши отношения, надо взять на веру одну вещь: ужиться с ней могу только я, больше никто. Ни раньше, ни теперь. Так что к этому кучерявому обормоту, — он небрежно кивнул на валявшийся снимок «Полароида», — я ревности не испытываю. Ревность давно кончилась, парень просто не знает, с кем связался.

Ковальский мельком взглянул на фото. Освещение отвратительное, мужчина в белой футболке спит, обняв подушку, на краю кожаного углового дивана. Он сразу узнал персонаж, но не стал говорить Роберту, что обладает пятеркой снимков гораздо лучшего качества.

— Я нашел фотку в ее новой квартире. Может, поискал — еще бы чего нашел, да этот немец ненормальный, хаусмастер, все уши прогудел, — продолжал Кон нарочито небрежным тоном. — И знаешь, что тут неправильно? Ведь Инка первоклассный фотограф, она в Риге свои работы на выставки посылала. А тут такое дерьмо. Неспроста. Он не хотел фотографироваться, вот и щелкнула его во сне. Но это так, поиграется и отстанет, не в этом дело.

Она очень непростой человек, не в смысле уживчивости. Женственная, да, и готовит отлично, нет вопросов. Тут дело в другом. Она постоянно в поиске, таких людей очень мало. Во всяком случае, я таких больше не встречал. Мы познакомились, когда она пела в группе у моего друга, а я играл в другой команде. Ей совершенно необходимо, как воздух, быть на людях. Не то чтобы в толпе, на улице, а ей необходимо внимание, общение, тусовка. Она очень тонко чувствует такие нюансы, на которые другим бабам до фонаря. Например, люди не одержимые, приземленные ей совсем не интересны, она их попросту не замечает. И всё время вертит носом, где бы поживиться. Не баблом и не развлекухой, а вроде продюсера: таланты вынюхивает. Найдет, набросится и, пока не выжмет, не отпустит. Ты думаешь, она потому и от меня сбежала? Э, нет, у меня редкий дар — ее успокаивать. Это навсегда, это уже давно не страсть кипучая, а глубже и тверже, вроде каменной опоры, на которую остальные украшения нанизаны. И сама она прекрасно это чувствует и злится оттого. Ей ведь плохо одной, Инка одна жить совсем не может.

Я понимаю, это каждой женщине нужно, но тут другое… Смотри, у нее чистый сильный голос. Конечно, не поставлен академически, но народ с ума сходил, на люстрах висел, когда она выступала. А плюс к тому гитара. И фотография. И еще дизайном в Интернете серьезно увлеклась. А последняя фишка была, уже когда мы в Германию уезжать решили, — это стать профессиональным звукорежиссером. Может, она бы и не поехала, но вдолбила себе в голову, что там образование самое толковое да еще бесплатно. Я не упирался: хочешь — в Германию, хочешь — в Алжир. С ней невозможно спорить.

Мы совсем неплохо жили в Риге, в смысле материально: толпа друзей, в доме вечный праздник. Последние годы, не попишешь, стало тяжелее, музыкой уже не заработать. Я реально смотрю: второго Хендрикса из меня не получилось, а до старости по подвалам скакать — тоже не малина. Пытался в бизнес полезть, торговал техникой всякой, рокерскими нашими прибамбасами… Шло помаленьку, но хуже и хуже. Не то чтобы хреновый из меня барыга, а даже не знаю… У нас там всё же не Америка, народ попроще, им бы пожрать в первую очередь. Я к тому говорю, что Инка привыкла на широкую ногу жить: постоянно в такси, что ни день — шмотки новые, туфли по триста баксов. Я — всегда пожалуйста, но денег-то всё меньше.

Она, когда в больницу слегла, чуть не померла, мы же не знали, что диабет. Врачи сказали, организм на пределе — прямое следствие наркоты: печень подсажена, почки туда же, плюс к тому еще кое-что, тебе это неважно. Я тогда на нее единственный раз надавил, сказал, всё, подруга, отпелась, хрен тебе, а не клубы каждую ночь. Или сиди дома, или погибнешь от такой жизни. Половина тусовки вокруг нее на кокаин уже перешла, да и мои друганы не лучше, вот я и почувствовал, что сползаем. Совсем сползаем. Она послушалась. Или смерти испугалась, или тогда еще чувства ко мне имела какие-то. И почти сразу заняла себя фотографией этой, звуком, аранжировки начала писать. Кстати, ты знаешь, из нее неплохой бы композитор получился, без дураков. Может, если бы мы в Бундес не поперлись… Я тоже думал: ну, не могу ей жизнь богатую обеспечить, не складывается, а вдруг там, за бугром, получится?

Понимаешь, она не то чтобы стерва такая: мол бабки гони, иначе с тобой в постель не лягу, — нет, она к той породе женщин принадлежит, которых нельзя представить в хибаре или, там, в китайском тряпье, или чтоб мясо с ножа. Она в квартиру — прикинь, — она такие штуки вечно покупала! Например, вино пили только из офигенно дорогих бокалов, красных таких, с золотой оплеткой, и не какое-нибудь вино, а определенных лет. Шмотки я ей вообще сам покупать боялся…

— То есть по принципу «В человеке всё должно быть прекрасно»? — процитировал Ковальский.

— Как бы да… Ей для души нужна была внешняя гармония во всяких мелочах. Мужики по ней сохли капитально, сперва я дергался, после привык. Удержать невозможно. Для нее это как наркотик, но не в смысле секса. Ей постоянно необходимо впитывать людей, понимаешь? Как тебе объяснить?..

— Я понимаю, — кивнул Юджин. — Новые впечатления.

— Ну, нет, скорее, как спасательный круг, чтобы держаться на плаву… Она ведь к тому же больна серьезно. Ну, все мы через это прошли: кто-то из ребят загнулся, а кто на белом плотно сидел, и до тридцатки не дотянул. Да… Она живет, понимаешь, как бы в другом ритме, в другом времени…

— Горит?

— Можно сказать и так. Я научился, это было непросто, но я научился под нее подлаживаться, делать так, чтобы она чувствовала тыл. О, мы могли дико поругаться! Точнее не мы, а она. Но я уже привык и принимал ее, как есть. Пока другие только успевают принять решение, она уже с головой окунается в новое дело…

— Ей быстро всё надоедает?

— Ты знаешь, сначала я тоже так думал. Думал, она разбросана. Но тем она меня, наверное, и тянет, и восхищает все эти годы, что умеет выбирать. Она переключается с одного на другое, но делает это лишь потому, что в сутках всего двадцать четыре часа. Она всё время живет за троих…

— Почему она от тебя ушла?