Святой сатана - Анатолий Олегович Леонов

Архиепископ Арсений молитвой благословил собрание, и все участники разбрелись по своим местам. В красном углу, под резным иконостасом, за массивным столом, крытым синим сукном, уселся воевода Стромилов, исполнявший положенные ему по должности обязанности уездного судьи. Рядом, за приставным столиком, устроился измученный жестокими приступами подагры дьяк Остафий Кувшинов. Был он бледен как смерть, но передавать дела ушлым подьячим не спешил из опасения невзначай потерять свое «хлебное» место. По правую руку от судьи расположились лица духовного звания: архиепископ Арсений, пресвитер Варлаам и игумен Илларий. По левую – светские Шереметев с Глебовым. Остальные расселись на широких лавках вдоль стен.

Два стрельца из городовой выборной сотни, гремя бердышами, зашли в архиерейские палаты, с почтением поддерживая под локти обвиняемого старца. Встав посередине горницы, Иов обвел присутствующих безучастным взглядом и, тяжело опершись на суковатую палку, заменявшую ему посох, замер на месте, равнодушный к происходящему.

– Принеси скамью, – распорядился Стромилов, кивнув головой одному из молчаливых служек, стоявших за его спиной, – пусть он сядет. В ногах правды нет!

– Возражаю! – возмутился Элассонский, громко стукнув посохом об пол. – Подсудимый должен стоять перед судом.

– Ты, владыка, решил поучать меня? – нахмурился воевода. – Здесь я решаю, кто что должен! Не вижу прока держать старика на ногах. Пусть сидит до поры!

Архиепископ собрался было возражать, но, оглянувшись по сторонам, сердито сдвинул брови и передумал.

Проворный слуга почти бегом принес из проходных сеней низкую колченогую скамейку, основательно изъеденную короедом, и поставил перед Иовом. Старик усмехнулся и уселся на нее, не выпуская из рук своей палки.

– Стало быть, государи мои, с Богом! – произнес Стромилов, развернув один из десятка столбцов, лежащих на его столе.

– Слушается извет досточтимого владыки Арсения, архиепископа Суздальского и Тарусского, на чернеца Троице-Гледенского монастыря, старца Иова. В извете своем досточтимый владыка обвиняет вышеназванного инока в колдовстве и чернокнижии. Требует взять заклятого чародея в оковы и доставить в Москву, где будет тот судим судом царским. Так ли излагаю, владыка?

– Все так, – надменно ответил архиепископ.

Стромилов кивнул и перевел взгляд на старца.

– У тебя, отец Иов, есть чем ответить на столь тяжкие обвинения?

– А зачем?

Голос Иова был холоден и полон безразличия, точно все происходящее его вовсе не касалось. Присутствующим даже показалось, что старца удивил заданный вопрос.

– Как зачем? – опешил Стромилов. – Да понимаешь ли ты, несчастный, что по закону тебе отрубят кисть и стопу, бросят в сруб и заживо сожгут?

Иов улыбнулся.

– Иоанн Златоуст говорил: «Кто ищет от Бога благодарности за труды свои и делает добро для настоящего, тот уменьшает свою награду; а кто венцов ожидает по смерти своей, тот гораздо более достоин воздаяния». Господь справедлив! Господь все видит. С милостивым поступает милостиво, с искренним – искренно, с чистым – чисто, а с лукавым – по лукавству его. Мне нечего бояться. В юдоли своей гол я перед Богом, аки младенец. А вот души лукавые, промеж нас подвизавшиеся, погубят своих обладателей. Они пусть боятся!

Присутствующие, без труда догадавшиеся, о ком шла речь, смущенно потупили глаза в пол, стараясь избегать наполненного холодной яростью взгляда архиепископа. Стромилов даже крякнул от досады.

– Однако, старче, неволить тебя не стану. Не хочешь говорить, других послушаем. Остафий, что у нас есть?

Изможденный дьяк, услышав свое имя, вздрогнул и развернул свиток, который держал в руках.

– К извету владыки приложена отписка бывшего городового дьяка Богдана Ильина, – тусклым голосом простонал он. – Пишет Ильин, что в 119 годе[91] городской воевода Алексей Иванович Зюзин запретил монахам Гледенской обители ловить сетями рыбу в реке Сухоне, чем де изрядно обездолил и без того сильно обнищавших за время смуты иноков. По слову, сказанному старцем Иовом, воевода не мог больше шевелить руками и ногами. Более года возили его по монастырям в поисках лечения, но исцелился он только тогда, когда прилюдно покаялся перед старцем.

Дьяк перевел дух, вытер холодный пот со лба и продолжил:

– В той же отписке сообщается, что годом ранее напали на обитель воры из казаков и черкасов. По совету старца воры были приглашены для совместной трапезы, во время которой все и заболели неизвестной болезнью. В качестве лечения отец Иов предложил им перестать красть и воровать, а их атаману, дабы избежать смерти лютой, предложил принять постриг.

– И что, помогло? – с усмешкой спросил Стромилов.

Кувшинов поднял на воеводу грустные, как у старой коровы, глаза и растерянно пожал плечами.

– О том в отписке ничего не сказано!

– Ладно. Что еще есть?

– Много всего! Есть челобитная попадьи Агафьи, Ивановой дочери. Пишет про мужа, бывшего попа церкви Иоанна Богослова Форофона Кононова, укравшего панагию из церковной ризницы. По слову старца, поп сильно умом оскудел и ни к какому делу стал более не пригоден, а семья от того большие убытки терпит. Есть еще тайное доношение владыке Ростовскому и Ярославскому Кириллу от иподьякона Архангельского собора Михайло-Архангельского монастыря Никитки Васильева об архимандрите Иосифе, восемь лет назад уведшем из Гледенской обители вороного коня. Никитка утверждает, что разгневанный Иов предрек тогда архимандриту быструю кончину, которая вскорости и свершилась, ко всеобщему изумлению и страху…

– Если это не колдовство, то что – колдовство? – прервал дьяка возмущенный голос архиепископа.

В то время, когда необычно гневливый владыка Суздальский и Тарусский распекал светские власти и городское духовенство за нерадивость и нежелание видеть очевидное, в приоткрытую дверь архиерейских палат просунулась лохматая голова Фомы. Найдя глазами пресвитера, он довольно оскалился и, утвердительно кивнув головой, тут же скрылся обратно. Варлаам в свою очередь что-то шепнул на ухо Элассонскому. На лице архиепископа заиграла торжествующая улыбка.

– Я говорю вам, глупцы, все эти годы чернец Иов именем Бога творил дьявольскую брань! – восклицал он вдохновенно. – Откройте глаза, разве не видите, «чудеса» старца – это лишь сведение счетов с людьми, притеснившими или уязвившими его чем-то! Где Господь, требующий смирения? Преподобный Исаак Сирянин говорил: «Кто без нужды осмеливается на сие или молит Бога и желает, чтобы в руках его были чудеса и силы, тот искушается в уме своем ругателем-демоном, и оказывается хвастливым и немощным в своей совести».

– Помилосердствуй, Владыко! – громко возмутился доселе мрачно безмолвствующий игумен Илларий. – Кто дал тебе право в обители, вверенной мне в наместничество, возносить хулу на честных иноков моих? Без видимых доказательств праздно и досужно обвинять в угождении сатанинском? Старец Иов – человек праведный, избегающий земных желаний, которые отлучают нас от Создателя!

– Дьявол – многолик! – вкрадчиво промолвил над ухом игумена пресвитер Варлаам. – Он – или глубочайшая тьма, или, если откроешь его, тотчас превращается в светлого ангела и обольщает умы кроткою улыбкой. Почему и нужна особенная осторожность, чтобы вместо света не встретиться со смертью! Если старец чист перед Богом, ему ничего не грозит. Если же он заключил договор с Князем мира сего, то договор этот непременно отыщется, ибо князь лукавый всегда оставляет свои знаки! Пусть стрельцы обыщут келью отца Иова, а мы подождем ответ здесь, все вместе.

– Соломоново решение! – поспешил согласиться архиепископ, в то время как остальные, поразмыслив, одобрили это сомнительное предложение с разной мерой охоты.

– Быть по сему! Остафий… – произнес Стромилов