Книги онлайн и без регистрации » Историческая проза » Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача - выжить! - Борис Горбачевский

Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача - выжить! - Борис Горбачевский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 35 36 37 38 39 40 41 42 43 ... 105
Перейти на страницу:

Я молчал, ошалев от жестких неожиданных слов Сабита.

— Вижу, испортил тебе настроение. Признайся!

— Да… — хотелось глотнуть побольше воздуха.

— Я прав! И ты поскорей избавляйся от иллюзий.

Мысли путались, скакали — может, я не понимаю, не знаю всех обстоятельств? К чему он призывает? Может, он хватил через край? Так нельзя! Наверно, он старается умерить мой пыл романтика. Но воевать-то с немцами надо! Даже вопреки глупости, неумелости начальства!..

Умный комсорг понял все без слов:

— Эх, какой ты еще зеленый! Я ставил тебя выше. В полк спешишь? Да полка, считай, уже нет.

Он был прав; спустя годы я узнал, что за два месяца наступления из 3000 личного состава 711-го полка в строю осталось 200 человек — бойцов и командиров.

С первого дня нашей встречи Сабит казался мне честным, прямым человеком — лучшим примером армейского политработника; и теперь я не мог прийти в себя: он ошеломил меня, вышиб из колеи, его слова, словно вбитые в мозг гвозди, терзали и мучили. Значит, гибель Женечки и Шурки напрасна?! А Сухомиров?! А мучения раненых?! А врачи — они тоже ни к чему стараются?! Значит, все это зря?!!

— Не все командиры и комиссары такие, — собравшись, сказал я. — Нашего комдива я не считаю таким. Если бы ты знал Сухомирова, моего комроты, ты не говорил бы так. Ты знаешь, он… — К нам шли санитары, я заторопился: — А главное! Сабит! Мы должны выгнать немцев! Ты же знаешь, что после них остается.

Он не успел мне ответить — подошли санитары; мы расцеловались, и его унесли в операционную.

Помогая раненым, я часто поглядывал в сторону палатки, разговор не отпускал, я пытался понять его — комсорга полка, его побуждения. А я, как я (!) должен жить дальше? Он хотел предостеречь и спасти меня? Может, его мысли приняли такой оборот после тяжелого ранения, всего, что он увидел, пережил на поле боя? Я знал Сабита добрым, благожелательным и всегда — жизнелюбом, оптимистом, и вдруг он заговорил о злости! Может, его вера в порядочность, его принципы столкнулись с тем, чего он уже не смог вынести, и, находясь в шоке, он не удержался, выплеснул все мне? Наверно, это долго копилось? Вспомнился Юрка Давыдов с его критикой командиров, но Сабит — не Юрка, он старше, серьезнее, глубже. А теперь выбор за мной. Должен ли я согласиться с ним? Вот так, с ходу, изменить свои убеждения, стать другим человеком? Но даже если так! Кто потерпит критику армейских порядков? Да еще на фронте, в действующей армии! Меня уже вышибли из комсоргов, из артиллерии…

Операция длилась почти четыре часа. Но вот вышел из палатки санитар, с трудом поддерживая бледную медсестру, осторожно посадил ее на траву. Испугавшись за Сабита, я бросился к санитару:

— В чем дело?! Что случилось?!

— С вашим другом вроде все в порядке, — успокоил он. — Просто девушка надышалась хлороформа и потеряла сознание.

Через неделю Сабита отправили в полевой госпиталь, оттуда — в госпиталь Казани.

Осенью сорок шестого я разыскал Сабита и пригласил в гости. Наша семья обитала тогда в перенаселенной коммуналке, вмещавшей четыре семьи — в общей сложности четырнадцать человек. Я, родители и мамина сестра размещались в восемнадцатиметровой комнате, но в тот первый послевоенный год наша комната стала приютом для многих моих товарищей-фронтовиков. На фронте я дал им свой адрес, и теперь, возвращаясь с войны в разные концы страны, они ехали через Москву и останавливались у нас. Мама никому не отказывала в гостеприимстве, радушно принимала всех, кормила и укладывала спать на полу, другого места не было. Вечером, когда отец и тетя возвращались с работы, все — хозяева и гости — усаживались за круглый стол под большим цветным абажуром и с удовольствием уплетали мамины вкусности, приготовленные из самых простых продуктов, пили за самую лучшую матушку, а мама влюбленными глазами смотрела на статных молодцев в выцветших гимнастерках, увешанных боевыми орденами, медалями и нашивками ранений — узкими желтыми и красными ленточками[7], и каждого просила как можно больше рассказать о себе, своих боевых делах и, конечно, обо мне — и каждого слушала с благоговением.

В нашей семье таким образом побывало человек пятнадцать фронтовиков. Гостил у нас и Сабит. После ранения он до конца жизни ходил с палочкой.

Второй сон

Вечером, ковыряя холодную кашу, оставленную для меня ребятами, я сидел на койке и думал о предстоящей ночи, опасаясь очередного непредсказуемого представления и, как ни странно, пытаясь осмыслить ночные картины — свой сон о Шурке. Что это было — предзнаменование? Доброе или недоброе? Что ждет меня и когда?.. Каждый может думать о снах, что ему заблагорассудится, но это — мой сон и, наверно, подсказка: я должен что-то изменить, впредь поступать иначе — но как?! Припоминая увиденное, я старался собрать все в целое, в одну картину. Так в чем суть ее?..

Не раздеваясь, я завалился на койку, на всякий случай попросив у медсестры чего-нибудь снотворного. Она принесла несколько белых таблеток, я проглотил их и спокойно, легко заснул. Однако под утро в голову опять ударила сонная дурь — и покрепче вчерашней!

В темноте засветились фосфорическим светом глаза… Глаза Женечки! Большие, расширенные, они глядели в упор, в них два слова: «За что?» Застывший взгляд. Но глаза мерцают — появляются, исчезают.

— Мне стыдно, что я погиб! — говорит Женечка. — Люди падают в кровавую реку и тонут…

Замелькали мучительные воспоминания… Казарма — и Женечка… Вагон — бьют Женечку… Женечка на моих руках — он что-то говорит… Внезапно надо мной распласталась огромная черная птица. Расправив крылья, застыла. Пристальный взгляд устремлен в глаза, но пронзает меня всего, пытаюсь сдвинуться, увидеть свет — и не могу. Я в плену. Весь сжимаюсь и цепенею. Освободиться нельзя, и я терпеливо жду: что-то произойдет… И птица вдруг обретает человеческий голос:

— Ты обещал Жене найти меня и сестренку Сашеньку?

— Да, обязательно. Но сейчас мне нельзя.

— Я освобождаю тебя от бесполезных мучений и поисков. Мы больше не существуем. Нас убили немцы в крымских каменоломнях.

— Женя об этом не знал, он искал вас до последнего дня. Вы его мать?

— Я — твой сон…

И все исчезло. Сна не было — я проснулся. А может, не было и видений? Закрываю глаза: вдруг опять что-то увижу? Ничего. Соскакиваю с койки и чуть не сбиваю с ног медсестру, она стоит рядом, с тревогой наблюдая, как я мечусь во сне.

— Что с тобой, солдат? Ты так сильно кричишь, спать никому не даешь. Так нельзя, надо сдерживаться, успокойся!

— Да, спасибо, — соглашаюсь я.

После завтрака — перевязка. Когда открыли рану — она вся гноилась. Промыли, вновь наложили повязку с риванолом. Врач покачал головой, и меня направили в батальон выздоравливающих.

1 ... 35 36 37 38 39 40 41 42 43 ... 105
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?