Вьеварум - Натан Эйдельман

"М. В. Д. Департамент Полиции Исполнительной. Отделение III, стол 2. 28 октября 1857. № 141.

Циркуляром 26 декабря 1856 г., за № 207, было мною предложено всем начальникам губерний строго наблюдать за водворением (?!?) издаваемых за границей на русском языке разных сочинений, и своевременно останавливать этот незаконный промысел…

Подписал С. Ланской, министр внутренних дел.

Скрепил С. Жданов, директор".

Текст циркуляра был настолько безграмотен, что Герцен подал реплику: "Приславший его нам говорит, что его сочинил А. И. Левшин [товарищ, то есть заместитель, министра]; мы не думаем, — его сочинил кто-нибудь из сторожей министерства, и то в понедельник утром…"

Точный текст циркуляра да еще сведения о том, кто сочинил его, — все это снова бросает "тень подозрения" на безупречный, отборный штат министерства внутренних дел!

А ведь у нас с самого начала под подозрением некто из МВД, чье "Письмо из Петербурга" появилось во втором номере «Колокола»!

Не нужно думать, что у Герцена на первом году «Колокола» было изобилие своих людей среди ответственных чиновников всех министерств. Отнюдь нет: в синоде, уже говорилось, был свой человек, может быть — в министерстве иностранных дел, но во многих высших ведомствах, кажется, прямой агентуры не было.

Зато в министерстве внутренних дел человек был. Естественно предположить, что циркуляр, "сочиненный кем-нибудь из сторожей", прислал именно он, по старому надежному пути (Мельгунов — Франк — Герцен). В том же десятом номере газеты, где был опубликован корявый циркуляр, прямо вслед за ним шла еще одна заметка "по части МВД". Она называлась "Разграбление монастыря и поход Черниговского губернатора против монахинь (посвящается г. министру внутренних дел)". Рассказывалось в ней о насильственном изгнании старух-раскольниц из обители близ Чернигова. Соседство «Циркуляра» и «Разграбления» на страницах «Колокола» уже наводит на некоторые размышления: Герцен часто помещал материалы, полученные из одного источника, рядом, один за другим. Раскольниками ведало все то же министерство внутренних дел, и, если читатель не забыл, секретными делами о них занимался все тот же неизвестный корреспондент второго номера «Колокола».

"Мы очень бы желали, — писал Герцен, — чтоб эта история, полученная из совершенно верного источника, была опровергнута, например, в Журнале министерства внутренних дел". Через несколько строк еще раз: "…благодарим душевно… особу, доставившую нам историю". Снова те же мотивы, как и по поводу первой корреспонденции, вышедшей из недр министерства внутренних дел: подчеркивается благодарность и уважение к некоей таинственной особе. Это он, все тот же — рискующий карьерой, свободой и даже жизнью чиновник министерства внутренних дел, и настал час им серьезно заняться…

В начале октября 1858 года обычное для тогдашних российских властей состояние напряженного беспокойства на короткий срок достигло следующей, более высокой стадии — переполоха, политического скандала, паники…

1 октября 1858 года — точно в срок, как обычно, появился 25-й номер «Колокола» — на восьми тоненьких небольших листках, очень удобных и незаметных в двойном дне чемодана, между дров, перевозимых через границу, среди страниц вполне безобидных книг или просто в кармане…

Семь с половиной страниц из восьми занимало громадное "Письмо к редактору". Через две-три недели над этим письмом уже спорили в либеральных салонах, шушукались в министерских канцеляриях, хохотали на студенческих сходках.

Александр II же пришел в такую ярость, что едва удержался от жалобы на Герцена в английский суд, что явилось бы для изгнанника истинно царским подарком…

Я почему-то ясно вижу коридоры, залы, прогуливающихся министерских чиновников: переговариваются, посмеиваются; все уже, конечно, читали «Колокол» или слыхали… Большая часть возмущена или смущена, но правила служебного светского обхождения требуют насмешки над тем, как «влипло» высокое и высочайшее начальство. Поэтому коллежские и надворные острят и лукаво поглядывают друг на друга: "Уж не ты ли, брат?" Из-за чего же весь переполох?

В письме находилось между прочим несколько строк, сыгравших большую роль в тогдашней общественной борьбе:

"Слышите ли, бедняки, — нелепы ваши надежды на меня, — говорит вам царь. — На кого же надеяться теперь? На помещиков? Никак — они заодно с царем и царь явно держит их сторону. На себя только надейтесь, на крепость рук своих: заострите топоры, да за дело — отменяйте крепостное право, по словам царя, снизу! За дело, ребята, будет ждать да мыкать горе: давно уже ждете, а чего дождались? У нас ежеминутно слышим: крестьяне наши — бараны! Да, бараны они до первого пугача… Бараны — не стали бы волками! Войском не осилить этих волков!"

В России тогда — перед отменой крепостного права — разгоралась ожесточенная дискуссия между различными общественными течениями. Часть либералов решила, что после упоминания «Колоколом» народных топоров, следует полностью порвать с Герценом и больше в его газету не писать. Другие общественные деятели с этим не соглашались…

Но царь пришел в ярость вовсе не за строки о «топорах». Для Александра II Герцен и его печать всегда были врагами, и «топоры», в конце концов, — один из боевых эпизодов.

Прочитав в ту пору мнение одного крупного чиновника, что если бы Герцена удалось обманом захватить, то было бы неясно, что с ним делать в России. Александр II написал на полях документа: "В этом он [чиновник] ошибается".

Александр II был разгневан прежде всего тем, что в письме были помещены полные и точные тексты почти десятка секретнейших документов. При этом царя задевали персонально: в журналах секретного комитета однажды встретилось выражение "гражданственный прогресс". Автор «Письма» сообщает:

"Государь соизволил начертать собственноручно следующую отметку карандашом: "Что за прогресс!!! Прошу слова етого (это не описка, написано «е», а не "э") не употреблять в официальных бумагах!" С тех пор мы не смеем писать слово прогресс и всячески обходим его".

Неужели корреспондента не искали?

Известный цензор А. В. Никитенко 30 октября 1858 года занес в дневник:

"Говорят, Герцен в 25-м номере «Колокола» разражается ругательствами на разных лиц, не исключая и очень высокопоставленных… В «Колоколе» между прочим помещены еще какие-то официальные бумаги, и теперь идет розыск о том, как они ему достались".

Неужели мы и через сто лет не в силах узнать, кто он и как они ему достались?

* * *

Я, наверно, чересчур много делился своими планами и сомнениями с ближними, потому что приятель — историк древнего мира — меня заклеймил: "Нашел на что жаловаться! У него семь с половиной страниц текста вполне сохранившегося и совсем юного (подумаешь, XIX век!) — и он ноет, что не может отыскать автора. Тебя бы сунуть в наше тысячелетие, когда приходится писать историю не одного человека, а целого города или провинции по десятку полуистертых могильных надписей!"