Пеликан. Месть замка Ратлин - Джек Гельб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующие три часа обратились тремя годами, полными голода, болезни и смертей. Голос Антонио сперва звучал звонко и певуче, и голос этот, счастливый и мечтательный, солнечно улыбался и подставлял лицо навстречу брызгам обманчиво-лукавого моря. Как только Тихий океан вероломно украл это ласковое прозвище у капитана, так сразу бездна черных гиблых вод обнажила клыки. Чудовищные волны гнули спины и обрушивались высокими хребтами на корабли, глодая древесную плоть, прорывая паруса и перекусывая перетянутые тросы. И если от шторма дух вот-вот был готов вырваться из сердца, то штиль, жестокий и равнодушный, грозил унынием. Еда и вода еще не кончились – хотя до этого оставалось не так уж и много страниц, но на все суда взобрался новый пассажир. Безобразный пузач с распухшими деснами и кровоточащими промежутками меж редких шатающихся зубов. Этот пассажир не считался ни с чинами, ни с угрозами, он мог с одинаковой извечно безобразной улыбкой толкнуть салагу и капитана. Имя пассажира было – цинга. Корабль один за другим обращался в ладьи Харона, нагруженные трупами. И если бы только море, голод, болезни и недруги на воде забирали жизни у членов экипажа.
После того как Пигафетта провел Джонни до самой бухты Сан Хулиан, что-то внутри забилось от необратимого ощущения конца. Антонио клал руку на плечо Джонни, чтобы как-то смягчить те расправы, которые вершил капитан Фернан Магеллан. И хоть Антонио убеждал, вероятно, самого себя прежде всего, что те меры, что предпринял капитан, были необходимы во имя спасения всей команды, во имя будущего экспедиции, но почему же голос его уже дрожал? Почему строчки уже не округло вились игривой лозой молодого кудрявого винограда, а костенели, иссыхали, обращались колючими зарубками? От этих слов исходил ужас, обдающий лютым холодом, ужас человека, который навеки перешел на шепот после того, как заглянул в глаза смерти. В том, что смерть, мучительная и голодная, с безумной лихорадкой, в том, что эта бесславная смерть следовала за Антонио по пятам, не было ни сомнения.
Когда долго смотришь на нечто бесчеловечно ужасное, душа и разум милосердно притупляются. Джонни с жутким волнением читал о первых признаках цинги среди команды. Строчка за строчкой, он проходил весь путь, добираясь до бухты Сан Хулиан и до казней, совершенных там по приказу капитана. Как много чувств схлестнулись в сердце Джонни, когда он достиг острова пряностей и вместе с осторожным Антонио, измученным скудной пресной едой, пробирался сквозь заросли.
Джонни не мог понять, что именно обуяло его сердце, когда он прочел строки о гибели капитана. Казалось, сам Антонио, царапая эти строки, не верил увиденному, не верил, что копье красно-бронзовых дикарей пронзило грудь капитана и что Фернан Магеллан, ведущий корабли сквозь сущий Ад, навеки остался там. Эта смерть не потрясла Джонни, а оставила ужасающую тишину, как после разрыва снаряда над самым ухом. Слепо и бесцельно глаза Джонни побрели до последней строчки. Антонио вернулся в Севилью. С ним по сходням сошли восемь человек. Из нескольких сотен, что отправились под командованием Магеллана, воротились лишь восемь человек, и самого капитана не было с ними. Только сейчас стало заметно, как сгустилась тьма. Юноша отстранил руку ото рта, с брезгливым отвращением заметив, что изгрыз ее в кровь, обуянный волнением от прочитанного.
Через какое-то время задрожал свет. Робкое пламя свечи не возникло из ниоткуда – просто лишь сейчас Джонни заметил толстую свечу, которая в своем горе пролила столько восковых слез, что уменьшилась более чем на две трети. Сонный взгляд обвел комнату, утопающую в густом полумраке. На краю постели сидела Рейчел в ночной сорочке. Плечи укрывало шерстяное одеяло, а по нему струились распущенные волосы. На коленях лежала тарелка с засахаренным драже. Джонни захлопнул книгу, и полупустой взгляд медленно и неуверенно прояснился. От этого звука Рейчел подняла голову, закинув в рот пару драже.
– Ты попросила принести свет? – спросила Джонни, потирая усталые глаза.
– Твои глаза зорки, но не всесильны, мой орленок, – ответила Рейчел. – Уже ночь, все же нужно оставить хоть немного света.
Джонни качал головой.
– О чем ты так увлеченно читал? – спросила Рейчел.
Разом пронеслись вся мерзость смерти, болезней и казней. Джонни увидел исхудавший труп человека, который по приказу капитана был брошен умирать без еды и воды на диком берегу. Он видел, как раздувались животы матросов и как они, обессиленные, падали замертво на покосившихся ногах. Он видел, как посеревшие пальцы уже не были в силах шевелиться, как они обламывались, как сухие ветки, как люди не вынимали руки из-под одежды, даже чтобы поесть то немногое, что осталось на корабле. Все это разом пронеслось под колыбель коварного людоеда-океана.
– …О море, – выдохнул Джонни, проводя рукой по лицу и переводя дух.
Рейчел редко натыкалась на какие-либо преграды в общении с братом и ценила то доверие, которое росло и крепло меж ними всю жизнь. Видя состояние брата, она не стала пускаться в расспросы. Разбитый и вымотанный, Джонни подался к сестре, когда мягкие руки заключили его в объятья, прижали к груди. Мягкий поцелуй коснулся виска, как будто пробудив юношу. Он поднялся с подоконника, осторожно отстраняя руки сестры.
– Я должен поговорить с капитаном, – сказал он, прихватывая дневник под мышкой.
– Ты выглядишь жутко… Я не буду расспрашивать, в чем дело, но капитан будет, – предупредила Рейчел.
– Он знает, – твердо ответил Джонни, крепче взявшись за дневник.
– Береги себя, – попросила сестра, заламывая руки.
– Ложись спать, пусть тебе приснится твой сад, твой замок, твоя семья. Пусть я приду и увижу твою милую улыбку сквозь сон, овечка, – ласково сказал Джонни.
Если до этого мгновения сердце Рейчел еще металось, сейчас стало очевидно – ее брат одержим страшными неведомыми тревогами. Во имя той близости, что была меж ними, она хранила молчание и отпустила брата к капитану. Джонни не застал капитана в кабинете и решил оставить эти три года, затянутые тугими ремнями, прямо на столе Френсиса, на случай, если все же не сыщет его. Джонни не имел права переступать порога супружеской спальни, но слуга доложил ночному гостю сонным и смазанным голосом, что мастер Дрейк сейчас на пристани.
– Благодарю, – спешно бросил Джонни и вышел из крепости к морю.
Молчала ли пристань? Вовсе нет – запоздалые суденышки прибывали, матросы и рыбаки редкими плешивыми группками кучковались то там, то здесь, оглядываясь по сторонам. Где-то пели, а еще дальше – подпевали. Жизнь продолжалась, но очевидно поутихла по сравнению
