Избранное - Леонид Караханович Гурунц

этого строг. — Затем, — продолжал поучать я, — в классе должен сидеть тихо, как мышь.

— Как мышь, — как заклинание повторил Аво, смиренно неся в руке здоровенное полено.

— Ты палку в угол поставишь, у дверей, как только пойдешь в класс. Чтобы учитель увидел, что не с пустыми руками пришел. И первый ему «здравствуйте» скажи!

Аво, как губка, впитывал все, что я ему говорил, сразу превратившись из атамана в первоклашку, младшего брата, во всем подчиняясь мне.

Школа встретила нас шумом и гвалтом. Ребята, столпившись у входа в класс, вытирали ноги, хотя погода стояла сухая и на трехах не было ни соринки. Старшие ученики, зная пристрастие учителя к чистоте, во все времена года, при всякой погоде одинаково усердно топтались у порога, вытирая ноги.

— Вытирай, вытирай! — толкнул я в бок Аво, который смотрел на меня с удивлением.

— Да у меня чистые! — запротестовал он.

— Все равно вытирай!

Аво потоптался на месте, мазнул трехом по мокрой тряпке и вопросительно посмотрел на меня.

— Теперь пойдем, — сказал я, первым переступая порог.

Учитель сидел на единственной табуретке и казался еще более постаревшим за лето. Его худое, бледное лицо вытянулось, щеки ввалились, плечи обвисли. Он с добродушной улыбкой встречал каждого, кивком головы отвечал на старательные поклоны учеников.

Я поклонился и прошел вперед. Аво сделал то же самое, во всем подражая мне. Когда мы подошли ближе, учитель поднял голову и, устремив глаза на Аво, спросил:

— Новый?

— Новый, — ответил Аво.

— Чей?

— Я сын Мурада, меня зовут Авет.

— Знаю, знаю, — подхватил учитель, что-то припоминая. — Это ведь ты Нжде?

Аво покраснел.

— Ну хорошо, садись, — заключил учитель, посмеиваясь. — В твои годы я тоже в разбойниках ходил.

Все рассмеялись.

— А тебя, мальчик, как зовут? — перешел учитель уже к другому. — Варужан?

Всем корпусом откинувшись назад, парон Михаил разглядывал стоящего перед ним рослого чумазого мальчика.

— Ва-ру-жан, — раздельно повторил он, и его большие темные глаза наполнились грустной теплотой. — Такое имя, брат, оправдать надо, — проговорил он, продолжая разглядывать мальчика. — А ты, как я вижу, плохо начал. Тебе надо бы года два назад прийти в школу, а не сейчас. Куда же я тебя, такого большого, посажу?

— Я, парон Михаил, один у отца. Гончар он, — застенчиво, но твердо сказал Варужан.

— Знаю, знаю. Мкртича сын. Хорошо, что пришел, — учиться никогда не поздно. Садись, мальчик.

Варужан сел, и я заметил, как глаза учителя снова заволокло грустью.

— Новичков прошу встать, — сказал он.

Нерешительно поднялись несколько ребят, одетых в чисто выстиранные рубашки. Они робко переглядывались, безуспешно пытаясь скрыть от учителя желтые пальцы, запачканные кожурой орехов.

Учитель поодиночке вызывал к себе, записывая фамилии в журнал, и, отпуская на место, говорил:

— Зеленых орехов не трогать, ногтей не грызть.

Или:

— Что это ты, братец мой, отрастил волосы? Завтра же подстричь.

Кончив писать, он вынул платок, вытер вспотевшее лицо и чуть слышным голосом заговорил:

— Ну вот, еще десять новичков к нам прибыло. Смена!

V

Каждый день после занятий в школе мы с Аво отправлялись за кормом для Марал. Но одно дело весной, летом, даже ранней осенью, когда трава на закраинах дорог, на ничейных лугах, закинутых высоко, на недоступных для выпаса кручах так и просится под руку, рви и таскай себе сколько душе угодно, не пропадать же добру; другое — когда в ущельях по ночам крутит поземка. Но мы все же никогда не возвращались с пустыми руками. Хорошо живется нашей корове. Это мы можем перебиваться с воды на сухой хлеб, как-нибудь заморить червячка, а Марал наша ест вволю, и не какие-нибудь колючки, а горный, душистый амем. Не дай бог, если в траве случайно попадется эржиск, от которого, по словам бабушки, слабеет молоко!

В этот день, сгорбившись, мы притащили по большой связке травы, добытой бог весть где.

Еще у ворот мы застыли как вкопанные, охваченные тревожным предчувствием.

Дверь хлева была распахнута настежь.

У входа, опустив голову, понуро стоял дед. Лицо его бледное, хмурое, усы жалко обвисли. В тишине громко прозвучали его слова:

— Сталь закаляет вода, человека — несчастье. Не плачьте, дети мои, слезы никогда не помогали людям труда.

Мы поняли все.

У коровы нашей один рог смотрит вниз, прикрывая глаз, другой — в сторону. Спина бархатная, и вся в яблоках. А шея и лоб — в амулетах…

Не помогли ей ни талисманы бабушки, ни молитвы матери, которые она нашептывала каждый раз, начиная доить. Пусто. Ее увели люди Вартазара, и, кто знает, может быть, безжалостный нож мясника уже перерезал ей горло.

Охапки травы, перевязанные веревкой, лежали у наших ног.

Мы долго стояли, застыв у крыльца и неизвестно почему сняв шапки, словно в доме лежал покойник.

*

О детство, детство!

Пусть много в нем было горя, обид и лишений, но были и радости, маленькое счастье, которое не могли отнять ни богачи, ни царские стражники. Детство всегда неуязвимо.

Очень часто мы возвращались к прежним своим играм: выбирали и отвергали десятки атаманов, стеною шли околоток на околоток, пуская в ход кулаки и пращи, — чего-чего не выдумывало безрассудное, озорное детство!

Парон Михаил, который всегда был в курсе наших игр, весело посмеивался:

— Видел, видел, как вы приступом берете запущенные сады. Так ведь и Дон-Кихот сражался с ветряными мельницами.

Мы не раз слышали от него названия разных книг, и, когда просили рассказать их содержание, он говорил:

— Книжку не перескажешь. Ее нужно прочесть.

Старшие ученики были счастливее нас: им учитель давал свои книги на дом. Что касается нас, третьеклассников, то мы не смели и мечтать об этом. Парон Михаил выдавал книги, начиная с четвертого класса.

Правда, и на нашу долю перепадало кое-что. Мудрый всегда имел книги. Но жди, пока этот скупец даст почитать!

Послушать — пожалуйста, он всегда готов читать. А как же, знаем задаваку, хочет себя показать! Не скажу про другое, но что касается книг, скорее у богача пообедаешь, чем разживешься у нашего скупердяя самой вздорной книжкой. Во-он, смотрите, на пригорке ребята сбились в кучу. Вы думаете, играют в кыш-куш? Ничуть не бывало. Это Арам читает им новую книгу.

Учитель заметил мою склонность к чтению и однажды после уроков, остановив меня, спросил:

— Любишь читать?

Я промолчал, но почувствовал, как краска заливает лицо.

— Приходи вечером ко мне, — сказал он, отпуская меня, — я тебе что-нибудь подберу.

Я летел домой, не чувствуя под собой ног. Вечером я пошел к учителю. Он жил на окраине села, в маленьком, приземистом домике, выстроенном для него сельчанами.

Войдя к учителю,