Письма в Древний Китай - Герберт Розендорфер

Как я уже говорил, на наш язык я из этого могу перевести далеко не все. Что такое Цзе Бе Као? Не знаю. В этом мире есть, очевидно, еще множество вещей, которых я и в глаза не видел. Хотя это как раз, возможно, самые важные вещи!

Единственное, что я могу как-то передать тебе сообразно смыслу рассказа, а точнее, картины, которую господин Юй Гэнь нарисовал мне своим грубым и неизящным, но зато весьма образным и живым языком: подобно человеческому телу, извергающему наружу все, что его отягчает — жидкости, газы и прочие отходы, — общество (общество большеносых, должен уточнить я) делает это прилюдно и безо всякого стыда.

— Получается, — пояснил господин Юй Гэнь-цзы, — извините за выражение, все равно что если бы вы годами испражнялись на пол у себя в комнате, а потом стали бы удивляться, откуда эта вонь и почему здесь невозможно жить. Точно в такой ситуации находится и наше нынешнее общество.

— И вы думаете, что поделать с этим уже ничего нельзя? — осторожно осведомился я.

— Да, иногда мне кажется, что время упущено безвозвратно, — подтвердил он.

Мы покинули Харчевню Раздевающихся Дам — уходя, господин Юй Гэнь-цзы уплатил служителю весьма немалую сумму. Было уже поздно, полночь давно прошла. В задумчивом молчании шли мы к нашей Го-ти Ни-цзя. Пошел дождь. Я вытянул руку и попытался рассмотреть упавшие на нее капли.

— Все правильно, — сказал мастер Юй Гэнь.

— Уксус? — уточнил я.

— Раньше, — сообщил господин Юй Гэнь-цзы, — я был оптимистом и только иногда боялся, что уже поздно. Теперь же я лишь в редкие моменты надеюсь, что можно еще что-то сделать.

В горнице постоялого двора мы распрощались.

Неужели я еще недостаточно насмотрелся на этот мир, задыхающийся от копоти и грязи? Неужели мне еще не ясно, что он изо всех сил стремится навстречу гибели? Пусть даже я не видел многого, что есть в нем, я уже мог бы, а тем более хотел бы вернуться… Нанеся перед этим, конечно, прощальный визит госпоже Кай-кун. Госпожа Кай-кун и великий Бэй Тхо-вэнь — единственные проблески в этом мраке. Однако что толку в этих проблесках, если каждый час, каждое мгновение приближает этот мир к краю пропасти? Таковы были мои ощущения в этот вечер. Мне очень хотелось бежать отсюда немедля, но наш компас, к сожалению, устроен так, что я не в состоянии этого сделать. Придется ждать, пока наступит условленный момент, а до этого, увы, еще далеко.

Попробую хотя бы сделать для себя оставшееся время возможно более приятным. Через три дня мне предстоит навестить господина Ши-ми: их Небесная Четверица собирается снова. Я этому очень рад. А завтра госпожа Кай-кун обещала отвести меня к человеку, изготавливающему станочки для глаз. Она решила, что я должен заказать себе такой станочек, чтобы не испытывать затруднений при чтении и не держать бумагу на расстоянии вытянутой руки.

От всей души обнимаю тебя, мой дорогой и любимейший друг. В надежде на скорое возвращение —

твой Гао-дай.

(воскресенье, 17 октября)

Мой бесценный друг Цзи-гу,

здесь уже окончательно наступила осень. Листья меняют окраску. Сегодня — первое осеннее новолуние. Никого из большеносых это не волнует. Когда я сообщил об этом госпоже Кай-кун, она лишь слегка удивилась: «Правда?» Большеносые утратили не только взаимосвязь с окружающим миром, но и чувство необходимости такой взаимосвязи, а потому не воспринимают хаоса, в котором живут, как хаос.

С другой стороны — если воспользоваться приемом большеносых, привыкших не только вечно нестись то в одну, то в другую сторону, но и до бесконечности вертеть любые предметы, рассматривая их со всех сторон, — возможно, это и к лучшему, что им, живущим в хаосе, не дано его ощущать. Разве тогда хаос, не воспринимаемый как таковой, не становится порядком?

Любой большеносый — если он, конечно, вообще задумывается над такими вещами — не преминет ответить на этот вопрос утвердительно. Однако и это объясняется тем, что они утратили представление о связи вещей, заменив его представлением о чрезвычайной важности собственной персоны. Мы же благодаря трудам великого Кун-цзы и его учеников обладаем прочными знаниями об округлости неба и о четырехугольности земли, о дне и ночи, о пяти сторонах света, о четырех временах года и пяти видах злаков — хотя зачем я тебе рассказываю, друг мой, ты и сам все это знаешь. Наш мир устроен безупречно, как дом, возведенный искусным мастером, и хаоса в нем не возникает — по крайней мере до тех пор, пока мы не забываем поддерживать порядок. Если же мы захотим узнать, что есть истина, нам достаточно обратиться к великой книге «Лунь Юй» или к бессмертному трактату «Ли-цзи»[47].

Разумеется, и у нас не всегда был порядок. Людям нашего поколения это известно даже слишком хорошо, ведь мы еще помним ужасы тяжких и кровопролитных войн в эпоху Пяти Династий, конец которым положил лишь благородный отец ныне царствующего императора, столь рано, к сожалению, от нас ушедший. Чем объяснялись эти междоусобные войны? Все тем же хаосом. Тем, что люди перестали придерживаться древних обычаев и нравов, что правители бросили заботиться о воспитании народа, что младшие братья отказались слушаться старших, а дети — родителей, и что на должности канцлеров, главных писцов, тайных советников и мандаринов князья стали назначать не достойнейших из достойнейших, а тех, кто громче кричал. Ну а в том, что в хаосе был повинен и этот трижды — нет, что я говорю, — три тысячи раз проклятый буддизм, ни ты, ни я не имеем ни малейшего сомнения.

Но здесь я не хочу говорить об этом вредном, глупом и прежде всего примитивном учении невежды по имени Будда, которое, к несчастью, уже шестую сотню лет отравляет сознание нашего народа, так что искоренить его, судя по всему, уже не удастся.

Поэтому не приходится удивляться, что, когда люди забыли о необходимости содержать в порядке механизм, обеспечивающий взаимодействие законов земных и небесных, это не обошлось без последствий. Реки выступили из берегов, злаки перестали плодоносить, нефритовый скипетр утратил блеск, скорпионы стали жалить маленьких детей, а под конец разразились и войны Пяти Династий. Однако было ясно, что, стоит лишь вновь запустить в ход механизм, как порядок восстановится сам собой.

Большеносые же вообще не признают существования такого механизма. Они смутно ощущают присутствие хаоса, ибо и сами в какой-то мере страдают от охватывающей их суеты — на примере госпожи Кай-кун я наблюдаю это почти ежедневно, — однако отказываются признать его действительные размеры. Уверившись, что должны подчинить себе все окружающие их вещи, они окончательно утратили чувство необходимости самим подчинять себя законам мира, в котором живут.

У них есть целая наука, утверждающая, что знает самые сокровенные тайны души. Наука эта так же жалка, как и буддизм, с которым она, кстати, имеет некоторое сходство. Уже сама эта наука есть типичное порождение мира большеносых. Вместо того чтобы изучать взаимосвязи, объединяющие небо и землю, устраивая жизнь в согласии с ними, они вслушиваются в стоны своих несчастных душ, пытаясь определить, какой червь гложет их сегодня. Поэтому и корень всех зол они находят не в хаосе, возникшем из-за утраты знаний об этих взаимосвязях, а в самых нелепых вещах, якобы повредивших их душе в раннем детстве или вообще в материнской утробе, — таких, например, как неправильно выбранная каша, слишком горячие или, наоборот, слишком прохладные ванны.