Тайны Ракушечного пляжа - Мари Хермансон

В отличие от многих, я после того, как проведу вечер в баре, не имею обыкновения спать до середины дня. Наоборот, я сплю очень чутко, периодически просыпаясь посреди ночи, а с восходом солнца оставляю бесплодные попытки снова уснуть, и когда встаю, то до неприличия бодра и полна энергии. Я прибираюсь, совершаю пробежку, еду в бассейн и обманываю всех, включая саму себя. Около четырех-пяти дня я падаю замертво и сплю целые сутки. Вот и на этот раз я полностью проснулась, поскольку так по-настоящему и не засыпала. Тело все еще не отошло от кутежа, и сны в эту ночь представляли собой не спектакли хорошего режиссера, а скорее обрывки разного рода рекламы.

Я приняла душ и позавтракала. Слегка обжаренный кусок зернового хлеба с домашним сыром, помидор, базилик, апельсиновый сок и кофе. С улицы донесся рокот мотора старого грузовика, и у меня возникло ощущение, что я за границей и встала так рано, потому что куда-то собираюсь.

А почему бы и нет? Почему бы мне куда-нибудь и не собраться? Моя машина с полным баком бензина стоит внизу, и до вечера понедельника я совершенно свободна. Можно успеть доехать до Копенгагена или даже дальше.

Но в Копенгаген мне не хотелось. Я засунула белье в стиральную машину и за время стирки совершила долгую прогулку по парку, потом включила сушилку, приготовила основательный обед и, вынимая сухую одежду, уже точно знала, куда хочу поехать.

Место указали мне отрывочные похмельные сны прошедшей ночи. Я совсем недавно побывала там с мальчиками, но во сне все происходило в другом времени, и дом, который на прошлой неделе был пуст и заброшен, населяли жившие в нем когда-то люди.

Я внезапно почувствовала непреодолимое желание вновь заглянуть в окно веранды и окинуть взглядом голубые кухонные шкафы, полосатый диван, картину с кораблем, люстру в стиле модерн и белое кресло-качалку с восточной подушкой. В прошлый раз я, похоже, не насмотрелась. Мне хотелось увидеть все снова, но без сыновей, в тихой и спокойной обстановке.

На шоссе кроме меня почти никого не было, и я ехала быстро, как будто, если бы я опоздала, дом мог исчезнуть.

Я поставила машину под большим дубом. Было тепло, листья еще не пожелтели, но чувствовалось, что осень уже наступила. Кристально прозрачный воздух и четкие тени делали окружающий мир почти сюрреалистически отчетливым.

И на этот раз никаких машин перед домом видно не было.

Я поднялась по бревенчатой лестнице. Обогнула дом и поднялась на веранду. Немного постояла к дому спиной и полюбовалась видом на фьорд, слегка удивившись его красоте, которую в молодости, вероятно, была не в силах оценить.

Поскольку я в этот раз была уже морально подготовлена, взгляд в окно не обескуражил меня так, как в прошлый раз. Прижавшись носом к оконному стеклу, словно ребенок перед витриной магазина игрушек, я вдруг вспомнила о большой ракушке.

Не знаю, откуда брался этот странный запах стоялой морской воды, гниющих водорослей и протухшей рыбы, запах смолы, влаги и темноты, но именно так всегда пахло под верандой Гаттманов. Так пахло, когда мы с Анн-Мари, играя вместе в первое лето, ползали тут по каменным плитам и я видела ее лицо в полосках света, проникавшего через щели в полу. Так пахло и когда мы прятались там, чтобы шпионить за старшими сестрами и их парнями, или когда приходилось сюда залезать, если кто-нибудь ронял в щель между досками пола столовый нож или ручку. Или в те редкие разы, когда дом оказывался заперт и надо было доставать ключ, спрятанный в огромной раковине, лежавшей в глубине, около самого фундамента. Пахло так и сейчас, когда я, стоя на четвереньках на холодном, влажном камне, пыталась рассмотреть что-нибудь в темноте подпола.

Я увидела несколько старых вентерей, грабли для ракушек и ловушку для омаров; гниющей рыбой пахло, конечно, именно от них. И тут же, на своем обычном месте, покрытая тонким слоем зеленоватого мха, но совершенно целая и невредимая, лежала большая раковина. Ее наверняка в свое время привезли с какого-то чужестранного побережья. Я схватила ее и осторожно потрясла. Послышалось глухое бряцание, и из таинственной перламутровой сердцевины раковины выскользнул ключ и упал прямо мне на руку.

Ключ, похоже, очень давно не использовался. Чтобы он вошел во входную дверь, с него пришлось соскоблить слой ржавчины. Но, встав в замочную скважину, повернулся он очень легко. Взявшись за ручку двери, я немного помедлила и прислушалась. Полная тишина. Никаких звуков моторов — ни автомобильных, ни лодочных. Никаких шагов или голосов в доме. Я нажала на ручку и вошла в дом.

С ощущением сказочности и нереальности происходящего, я бродила по комнатам, которые выглядели точно так же, как двадцать четыре года назад. От каждой вещи, словно запахи, исходили воспоминания. Некоторые из них были настолько сильны и навязчивы, что мне приходилось защищаться, а они охватывали меня цепями событий, голосов и бурных чувств. Иные воспоминания были более слабыми, едва уловимыми и вызывали лишь легкий трепет где-то в глубине души.

Через некоторое время чувство нереальности отпустило. Я заметила, что на самом деле кое-что изменилось. Исчезла какая-то мебель, хотя я и не могла сказать наверняка, что именно, не хватало и всяких мелочей, которыми так быстро обрастает любое человеческое жилище. В комнатах стало просторнее, и мне подумалось, что именно это обстоятельство и придает дому некую сказочность.

На этаже Сигрид и Тура все осталось на месте, кроме большого комода, который Лис со Стефаном вынесли в тот раз, и картины, про которую Оке, помнится, говорил, что она слишком ценная, чтобы оставлять ее на неохраняемой даче.

Маленькая чердачная каморка, принадлежавшая Анн-Мари, была забита хламом. Но комната старших девочек, где мы с Анн-Мари жили в последнее лето, ничуть не изменилась. Покрывала с бело-синим рисунком выцвели на солнце. Я откинула покрывало на кровати, стоявшей в глубине комнаты и когда-то принадлежавшей Анн-Мари. Под ним оказался совершенно белый пододеяльник вневременного типа, какие обычно используются в гостиницах. Неужели такие были уже тогда? Я не помнила. Во всяком случае, они казались совершенно новыми, сверкающе-белыми и гладкими, точно ими вообще никогда не пользовались.

Стоя возле кровати, я внезапно почувствовала, до какой степени устала. Я бросила взгляд на часы. Они показывали без десяти пять — именно то время, когда приходит час расплаты за взятое мною в кредит бодрствование. Как та девочка в домике трех медведей, я заползла в чужую постель. Отметив, что «музыка ветра» с ракушками по-прежнему висит на окне, я закрыла глаза.

Перед тем, как я заснула, мне привиделась Анн-Мари с полным ртом вишен. Ее красивые губы скривились, она выплюнула три косточки и рассмеялась. По ее лбу и щекам раскачивались зеленые тени.

Девочка, казалось, понимала, что стесняет ее движения. Она прижалась к Кристине, прислонилась лицом к ее шее и постаралась сделаться как можно более плоской и маленькой. Поначалу Кристина чувствовала, что мышцы у малышки напряжены, но вскоре девочка расслабилась и стала следовать ритму гребков, раскачиваясь из стороны в сторону. От ее спокойного дыхания кофта Кристины стала теплой и влажной. Кристина взглянула на личико, обрамленное черными волосами. Веки опущены, рот чуть приоткрыт. Девочка заснула у нее на груди.