Добрый ангел - Джулия Гарвуд

— Вы готовы вернуться назад? — спросил Габриэль.

— Прежде я хотела бы поговорить с вами, милорд. А если бы не голод, я просила бы вас остаться здесь со мной остаток дня. Здесь так чудно Вы заметили, какая зеленая и свежая эта ваша долина? — В глазах сверкнули озорные огоньки — Приятно воображать себе, будто у вас круглый год такая мягкая и теплая погода. Меня так радует каждый новый день. Я чувствую, что счастлива! Да, счастлива!

Он еще не видел ее в таком радужном настроении. Оно согревало его сердце. Видит Бог, ему тоже не хотелось покидать эту поляну.

— Я могу позаботиться об утолении вашего голода, жена.

Она обернулась.

— Вы хотите поохотиться?

— Нет, просто все необходимое у меня с собой. Габриэль спешился и помог ей спуститься с коня.

— Вы такая легонькая, Джоанна, едва ли вы весите два стоуна .

Она пропустила его замечание мимо ушей.

— И где же пища, которой вы похвалялись, супруг мой? Напоминает ли она манну небесную?

Он приподнял попону и вытащил плоское металлическое блюдо, а потом отвязал небольшой мешок, прикрепленный шнурками позади седла, и знаком предложил ей идти на поляну. Привязав поводья обоих коней к дереву, он догнал ее.

— Снимите плед, Джоанна, и расстелите его возле сосен.

— Вряд ли это будет выглядеть прилично. Озорной тон ее голоса сказал ему, что ей неважно, прилично это или нет. Ее легкомысленное настроение озадачило его, и он решил выяснить причину перемены. Обычно Джоанна была очень сдержанна.

Она уселась на пледе и смотрела, как Габриэль готовит еду. Он высек огонь, поджег торф и сухие ветки, а затем разместил металлическое блюдо прямо среди пламени. Затем он высыпал из мешочка на ладонь овсянки, добавил воды, которую набрал в ручье, и, быстро замесив густое овсяное тесто, бросил его на блюдо и, покуда пеклась первая лепешка, замесил вторую.

Овсяная лепешка показалась Джоанне сделанной из песка. Но ее супруг так усердно делал их, что она не подала виду, как ужасны на вкус его изделия. Она прошла к ручью, чтобы выпить воды и размочить кусок лепешки, и, едва сжевав половину, объявила, что совершенно сыта.

— С вашей стороны предусмотрительно возить с собой провизию, — заметила она.

— Каждый воин всегда возит с собой провиант, Джоанна. — Он присел радом с ней, прислонился к стволу дерева и прибавил: — Мы берем с собой все, в чем нуждаемся, на охоту и на войну. Нагорцы очень независимы и аскетичны. Им не нужны ни хлеб, ни вино, ни телеги, груженные горшками и котлами, как изнеженным английским солдатам. Наши пледы — наши палатки и наши одеяла, а другую пищу, в какой мы нуждаемся, мы берем у земли.

— Или крадете у других кланов?

— Да.

— Плохо брать чужое без разрешения.

— Таков наш обычай, — пояснил он еще раз.

— А другие кланы обкрадывают вас?

— У нас нет ничего, что им нужно.

— Но все они обкрадывают друг друга?

— Конечно.

— Это настоящее варварство, — решила она вслух. — Неужели никто из лаэрдов никогда не выменивает то, в чем нуждается?

— Почему же? — отозвался Габриэль. — Дважды в год проходят заседания совета, где присутствуют невраждующие кланы. Я слышал, что там многое выменивают друг у друга.

— Вы слышали? Так вы никогда не присутствовали на этих встречах?

— Нет. — Она ждала дальнейших объяснений. Он молчал.

— Разве вас туда не приглашали?

Ее голос звучал сердито, она уже готова была обидеться на него.

— Туда приглашаются все лаэрды, жена.

— Тогда почему же вы, скажите, Бога ради, не присутствуете на них?

— У меня нет на это ни времени, ни желания. Да и, кроме того, как я уже объяснял вам, у нас нет ничего на обмен.

— А если бы было? — спросила она. — Вы бы отправились на эти встречи?

В ответ он только пожал плечами. Она вздохнула.

— А что говорит вам о воровстве отец Мак-Кечни? Казалось, его жену тревожило мнение священника.

— Он не осуждает нас, если вы спрашиваете об этом. Он знает, что спорить с нами было бы бесполезно. Выживание — вещь поважнее таких ничтожных вещей, как вполне простительные грешки.

Она была совершенно сражена позицией своего супруга. И чертовски ему позавидовала. Должно быть, приятно не беспокоиться все время о своих грехах.

— Отец Мак-Кечни — необычный священник.

— Почему вы так говорите?

— Он очень добр. И потому необычен.

Габриэль нахмурился.

— Английские священники иные?

— Они жестоки. — Как только слово сорвалось у нее с языка, она сразу же почувствовала себя виноватой, что скопом соединила всех служителей Божьих с теми немногими бессердечными, которых знала. — Некоторые, возможно, добры, — поспешила добавить она, — я уверена, что среди них есть хорошие люди, которые не считают женщин последними существами в любви Бога.

— Последними — в чем?

— В любви Бога, — повторила Джоанна и распрямила плечи, но головы не подняла. — Вы должны знать, Габриэль, что я в сложных отношениях с церковью.

Она говорила так, словно каялась в страшном преступлении.

— А почему так, Джоанна?

— Я бунтовщица, — прошептала она.

Он улыбнулся. Ей показалось, он решил, что она с ним шутит.

— Я бунтовщица, — повторила она. — Я верю не во все, чему учит церковь.

— Например? — спросил он.

— Я не верю, что Господь любит женщин меньше, чем волов.

Габриэль никогда не слышал ничего более нелепого.

— Кто же вам сказал… Она прервала его:

— Епископ Холвик любил повторять, что по иерархии, установленной Господом, женщина стоит после волов и она должна об этом всегда помнить. Он говорил, что, если я не выучусь истинному смирению и покорности, я никогда не почию вместе с ангелами.

— Этот епископ был вашим исповедником?

— Одно время, — ответила она. — Из-за важного положения Рольфа. Он накладывал много разных покаяний.

Габриэль вдруг ощутил весь пережитый некогда ею страх. Он наклонился и положил руку ей на плечо. Она вздрогнула.

— Расскажи об этих покаяниях, — приказал он. Она покачала головой. Ей было тяжело говорить.

— Когда же Алекс приедет домой?

Он понял, что она умышленно переменила тему, и решил позволить ей делать то, что ей хочется. Его жена была исполнена странной тревоги. По тому, как она сейчас сжимала и разжимала руки, он догадался, что епископ Холвик возглавлял список ее прежних несчастий.