Опер печального образа - Дмитрий Вересов

А там Аня устроится на работу к Ольге Владимировне, научится делать эти вонючие деньги. Ой, этого она не говорила! Денежки любят не только счет, где-то читала Аня, но и уважительное отношение, кошелек из натуральной кожи, отделение в зависимости от номинала, неторопливое вынимание рукой и разжимание пальцев с видимой неохотой. Может, массаж им еще сделать с контрастным душем, купюру противоположного пола к ним положить — белорусских «зайчиков» например, — чтобы они полюбили Аню и зачастили к ней в гости со всей своей родней?

Сегодня был день выхода еженедельника «Арлекин». Аня подошла к столу, где продавалась пресса всех цветов радуги. Всякий раз ей приходилось преодолевать себя, чтобы купить обыкновенный номер газеты. Ане казалось, что продавцы ехидно смотрят на очередного покупателя «желтого» издания, хихикают и показывают ей вслед пальцами. Умом она понимала, что прессы другого цвета на лотках уже почти не осталось, а презирать каждого своего покупателя невозможно — презрения не хватит. Но неизменно рядом с продавцом газет оказывался созданный ею фантом, который ухмылялся и шептал ей на ухо, когда она протягивала руку с монетами:

— И ты, Брут с высшим гуманитарным образованием, уже разучился читать?

На обложке сегодняшнего номера, как назло, две обнаженные девицы тянулись друг к другу через Неву, наступая коленками на мост лейтенанта Шмидта. Чувствуя, что краснеет, Аня поспешно сунула злосчастную газету в сумочку и поспешила подальше от места своего мнимого позора.

Газету она развернула за гаражами, предварительно оглядевшись по сторонам. Третья статья под рубрикой «Наше собственное расследование» Пульхерии Серебряной занимала колонку на второй полосе. Главный редактор попросил Аню написать про серийного маньяка, Костя Михалев посоветовал рассказать об оборотнях в городских джунглях, а сама она хотела забросить последнюю наживку, прозрачно намекнув, что знает убийцу Елены Горобец. Скомпоновав все это под одним заголовком, Аня получила ту самую испанскую паэлью в качестве жанра публицистики. Самой ей было стыдно подписаться под такой откровенной дребеденью, но для Пульхерии Серебряной это годилось вполне. Самое главное, что в материале были следующие слова, нелепые по форме, похожие на дневниковые откровения девочки-подростка, но нужные по игре: «У меня еще нет доказательств, но это дело времени. Главное, я знаю, что убивал именно ты. Ты еще пытаешься играть свою роль, но не замечаешь, что маска давно сползла, что ты стал узнаваем. Пока это вижу только я, но скоро…» и так далее…

Видимо, шум складываемой газеты заглушил шорохи. За спиной Ани послышался резкий кашель, словно взорвались несколько пистонов. Девушка вздрогнула и обернулась. Человек, неслышно подошедший сзади, уже откашлялся и теперь смотрел на Аню из седых зарослей. Несмотря на теплую погоду, он был одет в черное пальто, покрытое твердыми пятнами глины. Из-под полы выглядывали солдатские сапоги разного размера, почему-то измазанные ржавчиной. Человек шевелил губами, отчего по усам и бороде пробегали волны неслышных фраз.

— На кого, ты говоришь, облачко похоже? — спросил старик надтреснутым голосом, хотя Аня ни слова не сказала. — На барашка? На агнца белого? Так, так… А снег? Как белые птахи?

А тучи серые, угадываешь, кому родней приходятся? По небу пронесутся, скроются, а на дальнем пастбище потом все кровью измазано…

— Это загадка такая? — спросила Аня, отступая немного, но от бомжа пахло не городской гнилью, а лесом, травой, землей, первыми осенними ветрами, последними летними дождями.

— Все хотите поравнять между собой, — вместо ответа проскрипел бомж. — Сделать в одну меру. Сравнили бутылку с Иваном Великим. Думали, что все люди равны друг перед дружкой, а всегда один другого равнее. Равнять всех… Вот грех-то самый великий. Хотели равнять, а всех заровняли с землей. А ведь все равно холмик-то вырос! — обрадовался старик и рассмеялся, тут же задохнувшись.

— Вы, наверное, из репрессированных, дедушка? — догадалась Аня.

— Ты вот как мир познаешь? — вместо ответа сам спросил отдышавшийся старик. — Сравниваешь опять же. Коня с кочергой? То-то и оно. Все старых знакомых ищешь.

А как похожую рожу отыщешь, так думаешь, новое познала? Что ж ты волком на меня смотришь?

— Я не смотрю на вас волком.

— За кого меня принимаешь?

Аня пожала плечами.

— Врешь, — возмутился старик, — не можешь не примерять на меня чужую одежку. А мне так и эта хороша. Новое имя им уже не придумать. Куда им, оглашенным!

— Дедушка, простите, а вы здесь бомж…

Я хотела спросить, здесь ночуете?

— Я ночую у Бога одесную, — гордо сказал странный человек. — Мы одеснили, а вы ошуяли. Зато вам гроши, а нам со стола кроши.

Коле Санчуку было до этого бомжа далеко, как декабристам до народа.

— Я не хотела вас обидеть, — так поняла его замысловатую речь Аня. — Я хотела спросить вас. Тут девушку недавно убили, шею ей перегрызли. А это была моя подруга. Может, вы видели что? Не знаю, может, бессонница у вас в ту ночь была? Может, случилось вам находиться неподалеку?

Старик замолчал. Усы и борода его задвигались одинаково.

— Вы и виноваты, — сказал старик, помолчав немного.

— В чем мы виноваты? — спросила Аня, уже сомневаясь в том, что она добьется от бомжа чего-нибудь толкового.

— А ты запомни. Если бабка увидит тучу, «Как волк сера», — скажет. Дочь ее потом тоже повторит. Внучка же не жениха встретит, а волка. Понимаешь теперь?

— Что-то не очень, — призналась Аня.

— «Как волк», «как волк»… Докакались, — старик сплюнул на свой бурый сапог. — Про волка речь, а он навстречь.

— Вы про какого волка говорите, дедушка?

— Про волка? Про вовкулака, — поправил ее старик, как профессор на сдаче зачета. — Оборотня, по-вашему.

— Так вы видели этого… вовкулака?

— Как тебя, — усмехнулся дед. — От ножа, от пули уйдешь, а от глаза человеческого не спрячешься. Как тебя…

— Я вам, дедушка, заплачу, — Аня открыла сумочку, как бы иллюстрируя серьезность своих слов. — Вы мне только расскажите все, что видели в ту ночь. Сколько вы хотите?

— Из денег сделай веник, да выметайся, — ответил дед, но мягко, примирительно. — Я и за так тебе все, девка, расскажу. Только ты потом меня водочкой угости. Не обманешь?

— Не обману, — Аня секунду подумала и сделала известный жест, царапнув зубом большой палец.

— Сидела? — усмехнулся старик.

Аня помотала головой.

— Ладно. В ту ночь свадьбу вон там гуляли. Я от шума этого сюда ушел, под дождь. Мы же и дождику рады. Кости хоть и старые, но еще не солома. А дождик тот с Паж-озера был. Я его в руках подержал, как поздоровался. Узнал, значит… Гляжу, оттуда, то есть от свадьбы, идет девка. Не невеста по виду, на голове шалаш такой, в руке стакан на тонкой ножке…