Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества - Кирилл Соловьев

В сущности, речь идет о форме коррупции, которая могла принимать самые разные обличья. В конце концов лояльность того или иного чиновника можно было купить, чем регулярно занимался министр финансов С.Ю. Витте. В конце 1890-х гг. он дал ссуду А.А. Половцову[380]. По сведениям А.А. Киреева, субсидию в 700 тыс. руб. получил военный министр А.Н. Куропаткин, 380 тыс. – Д.С. Сипягин, 55 тыс. – И.Н. Дурново[381]. По инициативе С.Ю. Витте казна выкупила имение графа И.И. Воронцова-Дашкова за 8 млн руб., хотя его цена была 1 млн[382]. О фактах коррупции говорили во многих ведомствах (например, в военном[383] или финансовом). Правда, в большинстве случаев эти слухи документального подтверждения не получили.

Несмотря на застарелые многочисленные болезни, бюрократия менялась на протяжении XIX столетия, в значительной мере совершенствовалась. Пожалуй, наиболее значимо то, что на полную мощность работала «фабрика» по воспроизводству бюрократии. Это система высшего образования, которая специально создавалась в России для подготовки квалифицированных государственных служащих. Прежде всего она включала в себя немногочисленные университеты (в первую очередь их юридические факультеты), а также элитарные учебные заведения – лицеи, в том числе Александровский (в прошлом Царскосельский) лицей, и, конечно же, Училище правоведения[384].

Число образованных лиц среди представителей бюрократии постоянно увеличивалось. К 1880 г. среди чиновничества лица с высшим образованием составили более 28 %, в 1897 – около 40 %. Если же учитывать только центральные учреждения, то в 1880 г. этот показатель равнялся 42,4 %, в 1897 – 48,5 %[385]. Более половины всех молодых людей, получивших высшее образование, пошли на государственную службу [386]. Показатели образованности среди чиновничества будут существенно выше, если учитывать только представителей высшей бюрократии. По подсчетам Б.Б. Дубенцова и С.В. Куликова, среди этой группы государственных служащих лица с высшим образованием на 1853 г. составляли 34 %, в 1879 – 72 %, в 1897 – около 84 %, в 1903 – около 82 %, в 1914 – около 90 %[387]. Этот высокий процент, помимо всего прочего, свидетельствует о широком распространении юридического образования (наиболее популярного в ряду прочих специализаций высшей школы Российской империи) среди высокопоставленных бюрократов. Одновременно с тем сократился удельный вес военных. В 1853 г. они составляли 35,5 % высшего чиновничества, в 1917 г. – 16,4 %[388].

Государственная служба мобилизовывала значительную часть лучших выпускников высших учебных заведений. О ее популярности свидетельствует хотя бы тот факт, что тысячи молодых служили в различных ведомствах сверх штата, т. е. не получая жалованье. Им оставалось надеяться, что в скором времени откроется долгожданная вакансия. Едва ли должно удивлять, что по прошествии десятилетий бывшие чиновники любили подчеркивать высочайший интеллектуальный и культурный уровень той среды, к которой они принадлежали. Как вспоминал опытный бюрократ и наблюдательный мемуарист В.Б. Лопухин, «уже такова была традиция той удивительной страны, которая называлась Россией, что помещичьи дети готовились родителями не к работе на земле, которая кормила дворянство, не к общественной деятельности на местах, а непременно к государственной службе. Окончил юноша гимназию или кадетский корпус, прошел университет или военное училище, и вот он чиновник или офицер и ушел и от земли, и от земства. И это была лучшая молодежь помещичьего класса. Не одолел другой молодой человек латинских исключений и греческих предлогов, либо квадратного уравнения и подобия треугольников, сорвался с традиционного пути, не нашел себе иного применения, ибо либо он малодушный и слабый, либо вовсе дефективный, и начинается мука с его “устройством”. Год, другой живет просто недорослем. При первой возможности поступает в полк вольноопределяющимся. Посылается в какое-нибудь второразрядное юнкерское училище и возвращается оттуда по прошествии некоторого времени с угольным галуном на рукаве шинели. Он почти офицер, но прежде всего лодырь, ломающийся перед уездными барышнями. На этом кончается его военная карьера. И снова на шее родителей. Вздыхает, мучается папаша. “Поддержимте такого-то, господа, – заявляет в кругу земских гласных какой-нибудь сердобольный сосед-помещик, – проведемте его сынка в управу”. Сказано – сделано. Преуспевший юноша сидит помощником столоначальника в казенной палате, в департаменте в Петербурге, или он, глядишь, гвардейский подпоручик или корнет и тянется к военной академии. Он в управу не пойдет. И худший отпрыск помещичьего класса, неудачник, лодырь проникнет в земство»[389].

Эта оценка положения вещей, пожалуй, чересчур резкая и, видимо, не вполне справедливая. И чиновники, и военные, и университетские профессора работали в земстве[390]. Среди тех, кто связал всю свою жизнь с деятельностью органов местного управления, были люди выдающиеся и в деловом отношении. И все же одну тенденцию Лопухин уловил верно: государственная служба была чрезвычайно привлекательна для амбициозной молодежи. В результате центральные государственные учреждения рубежа XIX – начала XX в. представляли яркие, самобытные, хотя, конечно, неоднозначные фигуры: С.Ю. Витте, В.И. Гурко, П.Н. Дурново, В.И. Ковалевский, С.Е. Крыжановский, А.Н. Куломзин, Д.Н. Любимов, Н.В. Муравьев, В.К. Плеве и многие другие. Не случайно чиновник и поэт И.И. Тхоржевский, хорошо знавший и профессорскую, и артистическую среду, писал: «Те круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся. сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России»[391]. Однако, как бы высоко ни оценивать государственных служащих тех лет, неизменной оставалась та институциональная рамка, в которую чиновничество должно было вписываться. Иными словами, актеры в труппу набирались новые, может быть, лучше прежних, а сцена практически не менялась.