Разрыв не по шаблону - Тамара Шатохина

— Мама хотела увидеть Янку, — глухо произнес Вадим, внимательно глядя, как та выводит свои каракули.

— Твоя мама тоже может видеть ее на скайпе. Я знаю, что она любит Яну… по-своему — раз в месяц ей хватало.

— Я настаиваю… сейчас возвращайся, пожалуйста, домой. Мать Марины тяжело больна — диабет, трофические язвы… ты там лишняя. Хотя тетка она хорошая и будет убеждать в обратном, — говорил Вадим короткими, рубленными фразами, все так же не глядя на меня: — Я уже перевез кое-что из вещей к родителям — месяц потерплю, потом будет видно. Подумай о Яне, ей лучше будет дома. Без предупреждения приходить не стану — не беспокойся.

Я тоже смотрела на нашу художницу… думала. Маринкина мама была одета в широкие брюки и вполне возможно, что под ними повязки. И, скорее всего — да, мы мешаем — даже самые дорогие гости, это всегда суетно. Можно было прямо сейчас сорваться на Урал, чтобы облегчить себе жизнь и избежать нервотрепки, но Валентина не советовала — лучше мне присутствовать на суде. Судья должен видеть меня, могут возникнуть вопросы…

— Хорошо, Вадим. Я подумаю. Если что — Марина нас отвезет.

— Рад, что ты умеешь мыслить разумно.

А раньше не был уверен в этом… и исключительной во всех отношениях не считал. Может так оно и было, доказывать что-то свое и бодаться с ним дальше не было сил, я чувствовала себя выжатым лимоном. Но ни разу не жалела, что этот разговор случился — в первую очередь он нужен был мне. И понятно, что только из-за Янки мы вели себя более-менее цивилизованно, и если бы не наш маленький миротворец…

Вечером я так и не смогла внятно ответить Марине — зачем? Зачем, в смысле, я пошла на эту встречу, если все полномочия по разводу уже делегированы Валентине? Я не знала сама. Может, из-за Янки? Вадим все-таки папа и что бы ни было дальше — им и останется. Все остальное почти не касалось его и та ночь в гостинице в том числе. Наша семья закончилась раньше. Или просто мне не хотелось открытого конфликта и противостояния? Не хотелось становиться врагами или уподобляться бойцам на ринге? Вадим был виноват, виновата я…

— А зачем отказалась от квартиры? Ты ненормальная? Не нужно тебе — нужно ребенку. С чего вдруг такая щедрость?

— Я не смогу. Там постоянно будут толктись он и его родня — нужно и не нужно. Мама его точно — немой такой укор… вылазить не будет, воспылает резко… Она умеет быть такой — удушающе вежливой, максимально любезной — до умственного ступора и холода в кишках. Дано человеку — одним взглядом сравнять с плинтусом. Нет, мне нужно пожить одной — самой, без никого.

— Попахивает откровенным мазохизмом, извини, — не понимала Марина, — ты осознанно создаешь себе трудности, хотя их можно избежать. Осознанно или нет, а? Ты понимаешь, что делаешь?

Я перевела все в шутку, тему замяли…

А ночью меня будто толкнули — проснулась и широко открыла глаза… дошло, пришло объяснение всем моим метаниям и хотелкам. Тихонько, чтобы не разбудить сопящую Янку, поднялась с постели и подошла к окну. Хотелось пить, но бродить ночью по чужой квартире показалось неправильным… Завтра мы с Яной на время переедем к Вадиму, сейчас я уже не боялась ничего — ни его, ни суда… чувствовала себя достаточно сильной, а может и была уже такой. Я смотрела на улицу — в свете фонарей асфальт блестел от недавнего дождя, будто его намазали маслом. Световые блики притягивали взгляд, почти гипнотизируя. Мне хорошо думалось…

Может Маринкины слова прокрутились в голове и вызрели там этой ночью — хмыкнула я, но сейчас меня просто распирало от радостного понимания и готовности, азарта даже — мне необходимы были трудности, о которых она говорила. Пускай это действительно похоже на мазохизм и на первый взгляд глупо и бессмысленно… но меня просто захлестывал этот дурной, непонятный энтузиазм, когда я представляла, как буду справляться со всем сама. Буду сама за себя и все обязательно смогу, я же многое умею! Я смаковала эти мысли, уже внутренне готовясь к той — лучшей жизни.

Чего хотела добиться этим — искупления для себя, какой-то встряски, подвижки? Останься я здесь и, по ощущениям, барахталась бы в той же вате — более-менее благополучно, но под гнетом своей вины и в обстановке, где все напоминает о ней и моем сокрушительном фиаско. Хотя сейчас я отказывалась признавать его — я тоже уникальна и исключительна — для мамы, дочки… своих детей.

Мы будем жить с Яной и ее сестричкой или братиком. Сейчас второй ребенок уже не казался чем-то страшным. Наоборот — у меня их будет двое, как я и хотела всегда. Мужчина? Нужен не был. Я стану исключительной для самой себя — не для мужиков, а все они пускай … путешествуют лесом, ловят там свой эталон! Вадим, Слав, даже Виктор… Валентина не ярилась бы так, будь он совершенно чист — это понималось сейчас. И надеяться, ждать, что найдется кто-то, как Джаухар — увидит меня, поймет и оценит… я не собиралась. Главным призом моей жизни будет не мужчина — с ними не сложилось, да и ладно!

Двое малышей… это обещало трудности просто заоблачные, нереальные, а я уже радовалась им — буквально вибрировало что-то внутри, радостно рвалось наружу — действовать, решать самой, добиваться самой — максимально самостоятельно. Я не собиралась принимать ничью помощь, кроме положенных по закону алиментов Вадима. Они пойдут на самый лучший — элитный из элитных детский сад для Яны.

Вадим сегодня сказал жуткую для меня вещь… мне трудно будет оправиться от этого, снова поверить в себя, как женщину — «поднять свою самооценку» и в этом плане тоже. Это уже не реально, просто невозможно. Значит, буду поднимать ее в другом — стану для своих детей лучшей на свете мамой — для Янки и маленькой фасолинки в моем животе — пока еще без ручек-ножек, но с молотящимся уже сердечком… как бурдючок — еще пока однокамерным. И к чертям всех мужиков и ее отца тоже — это богатство будет моим и только моим!

Жуткие вещи в ответ Вадиму говорила и я — «давая сдачи». Как ребенок — мне сделали больно, и я тоже замахнулась в ответ. А теперь нужно, чтобы это все получило смысл, а не осталось просто бессмысленным маханием кулаками.

Вадим смотрел, как закрылась дверь за его женой и дочерью. Стукнуло, раздались голоса — они немного поговорили с Григорьевной, попрощались… мячиком попрыгала по коридору Яна.

Ксюша вывела его из себя, превратила в рычащее животное, бешеного быка с красными глазами. Эти ее подробности… по телефону признание в измене ранило, но не так сильно. Тогда все случилось слишком неожиданно, он потерянно замолчал — растерялся, наверное, не был готов к такому. Что угодно и от кого угодно, но не от Ксюши. Такого подлого удара в спину он точно не ожидал. Даже мелькнула спасительная мысль, что она просто вымещает на нем свою обиду и все придумала. Но, восстановив в памяти тот разговор, понял, что нет — тон, голос, то, как она строила фразы…

До этих пор он ни разу не ревновал — никого. Даже тогда — как-то не осозналось до конца, что ли? И раньше он считал такую сдержанность счастливой особенностью своего характера. Понятно, что до встречи с Ксюшей у него были другие женщины. Но ни одна из них не сумела вызвать это дурное, дикое, бешеное чувство. Если появлялся повод или просто надоедали — сразу расставался и всегда цивилизованно, по возможности — красиво. Унизить женщину значит — нажить себе врага, это он знал на примере своих родителей.