Зимний излом. Том 2. Яд Минувшего. Часть 1 - Вера Камша

— Да. — Глаза бывшего капрала бегали точно так же, как глаза ныне покойного Морена.

— И вы взялись за дело с другого конца. — Карваль усмехнулся и заложил ногу за ногу. Он сказал наугад, но Бич уже сдался.

— Монсеньор… — Сейчас бухнется на колени и начнет целовать сапоги. — Монсеньор!..

— Я слушаю. — На всякий случай Иноходец подобрал ноги. — К Окделлу ты не вернешься. Что велел Манрик?

— Велел подобраться к Окделлу через его родича. Я заставил помощника аптекаря подменить настойку от прыщей. Ее Ларак заказал… У толстяка с мордой все в порядке, ясно было, для кого старался.

— Настойка не подействовала. — Робер провел пальцем по браслету, пламя делало червонное золото алым. — Что ты делал дальше?

— Дальше не я, — затряс башкой Джереми. — Я только узнал, что они в «Солнце Кагеты», а потом все младший Колиньяр… Ему не сказали, что за Окделлом шпионят… То есть думаю, что не сказали.

— Возможно, ты прав. — Омерзение мешалось с желанием узнать все до конца. — Продолжай.

— Манрики перехватили нарочного из Надора. Он вез письмо от старухи. Она болела, хотела видеть сына… Убить герцога в Надоре никто бы не взялся, а Ворон шел на войну… Я прикинулся нарочным и отвез кэналлийцу другое письмо. Его тессорий подделывал, не я… Окделл отправился на войну. Мы думали, он не вернется, такая горячая голова.

— А он вернулся, — жестко сказал Карваль. — Что ж, похоже, теперь на самом деле все. Ты остался в Олларии или вернулся к Люра?

— Меня отпустили. Я вернулся к моему полковнику. Отвез приказ о его производстве в генералы.

Белый конь, алая перевязь, свист сабли… Справедливость есть, и имя ей «перевязь Люра».

— Что тебе сказал твой генерал?

— Что я сделал все что мог и что дальше пусть Манрики сами возятся.

— А еще?

— Ну, — Джереми переступил с ноги на ногу, — он был доволен, как получилось с Колиньяром.

— Что ж, — решил Эпинэ, — с Окделлом ты, похоже, не врал. Теперь поговорим о Люра. Когда он решил… нам помочь? У Манриков карты были лучше наших. Дювье? Что такое?

— Вот… — Сержант бросил на стол два тугих кошелька. На первом красовалась монограмма Матильды, на втором — герб Темплтонов. — В седельных сумках отыскались.

»…

Сударыня, я решился на это письмо, зная, что оно Вас огорчит, но скрывать смерть друга я не вправе. В ночь с 4-го на 5-й день Зимних Скал умер Удо Борн. Произошло это в доме Ричарда Окделла. Никаких сомнений, увы, нет и быть не может. О несчастье я узнал от Джереми Бича, камердинера Дикона и большого мерзавца, по приказу хозяина выдававшего себя за Удо. Ричард пытается сохранить случившееся в тайне, но я не сомневаюсь, что Альдо уже знает обо всем.

Причина смерти неизвестна, однако я почти уверен, что это — яд. В доме Ричарда Удо ничего не ел ине пил, значит, он либо отравился сам, во что я не верю, либо был отравлен ранее. Джереми, снимавший с умершего камзол и сапоги, говорит, что глаза Удо стали неестественно синими и что Ричард был этим совершенно потрясен.

Сударыня, я вырос в убеждении, что долг мужчин — оберегать женщин, но мы знакомы не первый год. Я бы никогда не сказал правды матери или кузине Катари, но для Вас боль — меньшее зло в сравнении с туманом. Альдо, узнав о том, что я открыл Вам правду, будет вне себя, но я не прошу о лжи. Если Вы сочтете нужным потребовать объяснений, можете сослаться на меня и показать это письмо. Я намерен хранить свою осведомленность в тайне, по крайней мере до получения Вашего ответа.

P. S. Возвращаю Вам и Дугласу кошельки, обнаруженные в седельных сумках Бича, и благодарю Вас и капитана Надя за беспокойство о моем здоровье. Буду счастлив навестить Вас в Тарнике, но пока дорога мне не по силам.

Припадаю к Вашей руке и остаюсь Вашим преданнейшим слугой. Герцог Эпинэ».

Серый бумажный лист, серый день и смерть. Подлая, несправедливая и не удивившая.

В стекло застучали. Часто-часто. Синица. Просит хлеба или чего там они лопают. В Тарнике любили кормить птиц, и те обнаглели. Синицам все равно, кто живет в доме, лишь бы не держал кошек и бросал крошки. Среди людей синиц тоже хватает, ты хоть плачь, хоть вешайся, они будут долбить в окна и требовать кусок. Мозги птичьи, совесть тоже.

Пташка небесная снова тюкнула в стекло. Злость и безнадежность вскипели не хуже шадди, и Матильда от души вломила по раме кулаком.

«… умер… долг мужчин — оберегать женщин… вашим преданнейшим слугой… можете сослаться на меня…»

Внук письма не увидит, его никто не увидит, разве что Леворукий. Говорят, Враг читает горящие письма и смеется. Что ж, пусть прочтет, ей терять нечего, все и так потеряно. Принцесса метнулась к камину, ухватила кочергу, подвинула обвитую огнем чурку, сунула письмо в оранжевое гнездо. Пламя высунуло рыжий язык, на черном сморщившемся листке проступили закатные буквы «глаза… стали синими…»

Удо умер, когда открыл ей дверь из кошмара. Она ушла, а он остался с мертвецами и убийцей. Альдо никогда не признается, но это он. Сначала Мупа, потом — Удо… Один яд, одна ложь, и уже не понять, когда началось.

Сорок лет назад мир уже разбивался вдребезги, тогда и следовало сдохнуть, так ведь нет! Молоденькая жена Анэсти Ракана, поняв, что великая любовь околела, а прекрасный принц обернулся голодным слизняком, всего-навсего напилась и родила Эрнани. Сына называли ястребом, он нашел себе голубку, а бабке остался стервятник. За что?! И что теперь? Не видеть, не слышать, не думать, не говорить? Пить касеру, миловаться с Лаци и возиться с дайтой? Или взять шадов подарок, прийти к внуку и одну пулю в него, вторую — в себя?

Не выйдет, рука не поднимется, в кого б Альдо ни превратился. Это старые господарки всаживали нож в негодящих сыновей, а она не сумеет.

— Гица, — сунул голову в дверь Лаци, — ответ будет? А то ехать далеко, лучше по свету.

Пламя обнимало сосновые поленья, трясло рыжими растрепанными лохмами, смеялось, подмигивало. Огонь везде огонь, и в камине, и в костре, это люди во дворцах одни, в лачугах — другие. На первый взгляд, а на второй — удача меняет лишь мерзавцев. Внука победа изуродовала, Иноходца и Темплтона — нет.

— Гица, что сказать-то?

— Скажи, пусть ждет.

— Да, гица.

Дуглас не должен узнать про Удо. Не ради Альдо: внуку нужны не друзья, а вассалы, но Темплтон придет к королю, потребует ответа, и король ответит. Сонным камнем или кинжалом. Она не должна пустить Дугласа к Альдо, не должна и не пустит.

— Я сейчас, — заверила Ее Высочество огненную пасть, — я сейчас встану.