Толпа - Эмили Эдвардс

сон с ее любимыми русалками и пони. Она уже собирается пойти проверить, как там мальчики, когда на тумбочке у кровати беззвучно вспыхивает экран телефона Джека — это Эш. Джек смотрит на телефон, потом на Элизабет.

— Он уже раз пять звонил.

— Ну, так ответь.

Элизабет произносит это слишком громко; Клемми начинает ворочаться, затем снова замирает; волосы рекой струятся по подушке. Они оба смотрят на нее, потом друг на друга.

— Он звонил узнать, как дела. Очень волновался насчет Клемми. Это так мило с его стороны, учитывая, что Альба и Брай тоже болеют.

— Ты не говорил, что и Брай заболела.

Элизабет берет телефон Джека, который продолжает светиться. Вот почему Брай не отвечала на сообщения Элизабет. Но почему Эш звонит так поздно? Вдруг что-то случилось, вдруг ему нужна помощь? Она выходит из комнаты и отвечает на звонок.

— Эш? — тихо говорит она.

— Элизабет! — короткая пауза. — Ты дома!

— Я вернулась пораньше, вошла несколько минут назад.

— Ага, — она слышит, как по гладкому полу скрипит один из их стульев за шестьсот двадцать фунтов (Элизабет видела цену в интернете). — Как Клемми?

— Крепко спит. Температура все такая же, около тридцати девяти. Я думаю, что это ветрянка. Утром снова позвоню в больницу. Как Альба и Брай?

Он не отвечает.

— Как девочки? — повторяет она, на этот раз медленнее. — Эш? — говорит она громче.

Когда он наконец отвечает, голос у него глухой, словно он положил голову на руки.

— Элизабет, мне нужно кое-что тебе сказать.

— Что такое? Что-то с Альбой? — у Элизабет перехватывает дыхание, как будто Альба ее собственный ребенок. — Эш!

Ей так страшно, что она не может держать себя в руках.

Эш выдыхает, прежде чем продолжить:

— Это не ветрянка, Элизабет. У них не ветрянка.

— Что? Откуда ты…

— У них корь, — перебивает ее Эш. На этот раз он говорит четко.

— Что? Ерунда, у них не может быть кори. В отличие от Клемми, они привиты, у них не может…

И вдруг замолкает, потому что вдруг разом вспоминает все несостоявшиеся разговоры. Все те случаи, когда она цеплялась к Брай по поводу эгоистичных хипповых родителей-антипрививочников, а Брай сворачивала разговор. А затем она вспоминает и недавнее сообщение от подруги, и свое облегчение.

— Но Брай же сказала… Она написала, что Альба привита.

— От пневмонии и менингита.

— Что?

— Ей не делали КПК, Элизабет, и Брай не делали. У них корь, и мне очень, очень жаль, но, вероятно, у Клемми тоже.

— Но Чарли!.. Чарли болеет, а у него есть все при…

— Я видел его вчера. Он не болен. Или по крайней мере болен не так, как остальные. Я читал: иногда у привитых проявляются слабые симптомы, если они контактировали с зараженным. Возможно, это именно такой случай.

Элизабет опускает руку с телефоном. Она пока еще ничего не чувствует.

Джек выходит из спальни и одними губами спрашивает: «Что случилось?» — она молча передает ему телефон, и он спрашивает в трубку: «Эш? Что происходит?»

Элизабет проходит мимо него и спускается на кухню.

Под громкий стук своего сердца она подходит к кухонным полкам и впервые в жизни ей хочется что-нибудь разбить. Она берет огромную кружку. Она может запросто швырнуть ее на пол, но затем видит полустертый контур маленькой ножки Макса. Они обвели ее, когда Максу было всего несколько месяцев, эту кружку она разбить не может. Она берет другую, но это была любимая папина кружка, когда родители приезжали в гости. Тарелки? Нет, у них всего десять тарелок в комплекте, оно того не стоит. К тому времени, когда она находит простую некрасивую миску, идеальную для принесения в жертву, порыв уже иссякает. Вместо того чтобы разбить миску, она сама оседает на пол. Ей хочется зарыдать так, чтобы в груди стало больно, но она не может.

Они, мать их, врали. Она врала.

Элизабет слышит наверху скрип половиц под ногами Джека и его голос. Встает, все еще держа в руке миску. Она ставит ее обратно на полку и идет наверх, чтобы лечь рядом с Клемми и молча молить ее о прощении.

Она не знает, сколько времени прошло. Джек входит и садится рядом на кровать. Она чувствует внутри абсолютную пустоту.

Джек прочищает горло:

— Я позвонил на горячую линию. Они сказали, чтобы Клемми не контактировала с другими людьми, и нужно вызвать терапевта на дом, а не ехать на прием в понедельник. Они возьмут анализы и определят, корь это или нет. Они говорят, сыпь обычно начинается со лба и что у Клемми во рту могут быть маленькие пятна с белыми точками в середине, — Элизабет все это, конечно же, знает, но она не перебивает Джека. — Сказали, ей нужно больше пить и следить за температурой. Что можно давать ибупрофен или парацетамол. В общем, меня успокоили, сказали, что корь неприятная болезнь, но она проходит, и Клемми будет в порядке. Помнишь, еще несколько лет назад считалось, что ею надо обязательно переболеть, а сегодня так думают про ветрянку. Клемми скоро поправится.

Она знает, что он дословно повторяет услышанное по телефону и пытается ее успокоить, но лучше бы он заткнулся. Ее нельзя успокоить, она так просто не успокоится. Не сейчас. Похоже, он понимает и наконец останавливается. Некоторое время они сидят молча, затем Джек убирает с лампы футболку, чтобы в комнате стало светлее. Он осторожно наклоняется над Клемми, убирает волосы с ее лба и всматривается ей в лицо. Элизабет приподнимается на локте. Она должна увидеть. Да, словно вытесняя веснушки, по лбу Клемми расползается беспощадная красная сыпь, покров заражения, предъявляющий свои права на маленькое тельце ее дочери.

Элизабет лежит без сна рядом с Клемми, пока ближе к пяти утра сквозь занавески не начинают пробиваться первые солнечные лучи. Она чувствует себя как в первое утро после смерти папы. Тогда она тоже рано проснулась, в своей квартире в Северном Лондоне, но рядом с ней в кровати была Брай — она до самых похорон почти не отходила от подруги. Клемми во сне давится слюной, кашляет и хмурится. Элизабет встает — она