Игры тестостерона и другие вопросы биологии поведения - Роберт Сапольски

Джозефа после того лета гипертонических обедов перевели руководить другим отелем, и мы потеряли друг друга из виду. Я недавно узнал, что гипертония убила его в возрасте 48 лет. Мне жаль, он был хорошим человеком. Надеюсь, что его дети смогут жить в западном мире, который он заработал для них, более здоровым образом. До встречи с ним я знал лишь об иммигрантах, которые выдерживали долгие морские путешествия, неустанно гребя к новому миру, чтобы прибыть в него чужаками. Но теперь я понимаю, как стать иммигрантом в новом мире, который приплывает к тебе.

Что еще почитать

О «бережливых генах» можно прочесть в статье автора понятия: J. Neel, "The Thrifty Genotype Revisited," in J. Kobberling and R. Tattersall, eds., The Genetics of Diabetes Mellitus (London: Academic Press, 1982), 283.

Обсуждение гипертонии как последствий изобилия соли в развивающихся странах см. J. Diamond, «The Saltshaker's Curse,» Natural History, October 1991, 20.

Обзор способов преодоления стресса можно найти в главах 10 и 13 моей книги «Почему у зебр не бывает инфаркта» (СПб.: Питер, 2019).

Цитата Али Мазруи взята из специальной программы BBC под названием «Африканцы». На ту же тему он пишет в своей одноименной книге (Boston: Little, Brown, 1986).

Альфредо Кастанеда, «Порт Веракрус», 1993

В последнее время я задумываюсь, сколько тел нужно человеку. Вопрос не из тех, что обычно интересуют меня как ученого. Но он не выходит у меня из головы, и я уже не уверен в ответе.

Однажды я видел, как человек живет в двух телах. Это был Стивен Хокинг, астрофизик, известный боковым амиотрофическим склерозом не меньше, чем своей работой. Он приехал, чтобы прочесть нашим аспирантам лекцию о начале и конце времени. Или, может быть, суть лекции (которую я едва мог ухватить со своими обрывочными знаниями в области физики) была в том, что у времени нет ни начала, ни конца. Это было давненько, когда Хокинг еще мог немного двигать ртом, издавая заглушенное новокаином неразборчивое бульканье.

В аудиторию набились биохимики, физиологи, генетики – мы пришли на лекцию, которую не в силах были понять, чтобы посмотреть на тело Хокинга, постепенно съедаемое болезнью, и на его ум, знающий, как началось время. Открылась дверь в глубине сцены, и мы увидели четверых профессоров, которые несли Хокинга, спиной к нам, в инвалидном кресле. Они были немолоды, им явно было тяжело, но казалось, что только им можно браться за это дело: тех, кто прикоснулся бы к креслу, не разобравшись в специальной теории относительности или математике оси времени, испепелило бы на месте.

Кресло поставили в середине сцены, все еще спиной к нам. Профессора ретировались, не поворачиваясь к нему спиной. Наступила тишина, в которой раздалось жужжание. Электрическое кресло развернулось к нам, явив скукожившуюся мумию, взирающую сквозь очки в роговой оправе. Мы хором вдохнули, будто готовясь запеть ритуальную песнь на мертвом языке.

Пока мы сидели, оцепенев от вида мумии из подземелья, на сцену вышел парень в джинсах и вельветовом пиджаке со всклокоченной блондинистой шевелюрой. Походка у него была небрежная, покачивающаяся. Он прогуливался по сцене, на которой был Стивен Хокинг. Казалось, он только выбрался из постели и мысленно еще был с кем-то, кого там оставил. Парень завернул за Хокинга, пригладил волосы и толкнул кресло вперед.

Господи, Хокинг катился к краю сцены. Мы онемели, глядя, как этот рокер-палач убивает Стивена. Мозг-мумия катится к своей погибели, парень останавливает его в последнюю секунду. Кое-как устраивает его лицом к аудитории, поворачивается к нам и наглым тоном ученика престижной британской школы говорит: «Послушайте, вы же не в церкви!»

Парень садится рядом с Хокингом, хватая микрофон, будто ведущий шоу в Вегасе. Видимо, он будет голосом Хокинга – переведет для нас полузадушенные хрипы.

Хокинг начинает, и это действительно невозможно разобрать. Приглушенное бульканье, паузы, намекающие на структуру речи, и наглый голос переводчика. «Сегодня я хочу поговорить о некоторых своих теориях о начале и конце времени. В некоторых случаях эти теории получили экспериментальное подтверждение. Чтобы подтвердить другие, пока не хватило времени». Мы хихикаем – вот же нахальный поганец! – и сразу одергиваем себя: как можно так думать о Стивене Хокинге?

Хокинг читает лекцию мучительно медленно, но предельно ясно: у времени нет начала, радиоволны совершают невозможное и выбираются из черных дыр. Появляются более-менее понятные уравнения, пересыпанные бесцеремонными шуточками.

Парень бесит. Хокинг напрягает все силы, а он сидит со скучающим видом, подбрасывает мелок и пялится на красивую девушку в первом ряду. Он роняет мелок, и Хокингу приходится начинать заново. После перевода какого-то предложения Хокинг всполошился: парень все перепутал. Хокинг повторяет еще раз. Парень, насупившись, бормочет: «Не очень-то понятно вы объясняете».

Кто, черт возьми, этот парень? Постепенно до нас доходит. Хокинг, сидящий в Кембридже на месте, которое когда-то занимал Ньютон, взял этого парня в ученики. Сделал его своим голосом. Должно быть, парень невероятно умен и очень близок Хокингу. В нашем представлении о мозге-мумии что-то меняется. Агиография Хокинга сообщает, что до болезни он был выпендрежником и работал вполсилы, едва успевал закончить какую-то работу и бежал на вечеринку, блистая повсюду непристойной гениальностью. Он ведь был кем-то вроде этого парня. И тут нас озаряет: они это специально задумали – все это шоу, трюк с креслом, «вы не в церкви», беззаботность парня – все, чтобы сбить пафос. Заговор, который мы видим, настолько сближает их, что дело даже не в том, что Хокинг был похож на этого парня или что парень сейчас говорит за Хокинга. На ближайший час Хокинг и есть этот парень. Мумия-мозг исчезла. Мы слушаем увлекательную лекцию самоуверенного кембриджского преподавателя. Просто ему понадобилось два тела, чтобы это провернуть.

Выступление Хокинга оказалось метафорой, театральным действом и, надо думать, было не постоянным. Возможность длительного распределения по нескольким телам и сознаниям нечасто занимала нейробиологов. Тем не менее есть одно исключение – пациенты с расщепленным мозгом. Мозг более-менее симметричен, и его функции могут быть латерализованы – левая и правая части работают над разными задачами. Левое полушарие обычно «специализируется» на языке, а правое отвечает за невербальное пространственное ориентирование, распознавание лиц, музыкальный слух. Распространение знаний об этом в массы рождало абсурдные эзотерические идеи о «левополушарном» и «правополушарном» подходах к чему угодно. Тем не менее есть и настоящее научное знание о латерализации.

Два полушария сообщаются при помощи внушительного пучка связей, который называется мозолистым телом. При эпилепсии один припадок может вызвать следующий, в зеркальном отражении другого полушария, передавая сигналы через мозолистое тело. В 1960-е для остановки припадков применяли хирургическое рассечение мозолистого тела. Но человеку приходилось жить с разъединенными полушариями мозга. Роджер Сперри, получивший за эту работу Нобелевскую премию, провел блестящие эксперименты, в которых подавал информацию только одному полушарию или одновременно разную информацию каждому из полушарий. Он показал, что полушария могли работать независимо друг от друга и у каждого были свои сильные стороны. Например, можно было показать предмет в зрительном поле так, что информация поступала только в «вербальное» полушарие и человек легко опознавал картинку. Но когда ту же информацию предъявляли «невербальному» полушарию, человек даже не мог подтвердить, что видел что-то, но определял предмет на ощупь.