Восточное наследство - Андрей Анисимов

Но квартира досталась Кроткину. Через месяц-другой классовая бдительность Савелия Лукича понемногу притупилась, и он к Севе потеплел. Особенно понравилась старику молодая супруга. Крестьянским нутром Лукич почувствовал в Севе хозяина. Не жулика, вора и спекулянта, а настоящего хозяина. Вера иногда задерживалась у лифта поболтать со стариком. От нее он имел в общих чертах представление о том, чем занимается фонд Севы.

А узнав, что Кроткин отправлял Михеева учиться за океан и взял расходы за Фоню на себя, Савелий Лукич переменил мнение о молодом предпринимателе. Поэтому сегодня, когда Сева утверждал, что сестра жены с дачи не выезжала, лифтер растерялся. С одной стороны, Кроткин человек серьезный и к слову относится ответственно. Но тогда выходит, что врет Савелий Лукич. А он скорее даст себе отрезать руку, чем опустится до наговора. Он и следователю говорил:

— Что девушка убила Фоню — никогда не скажу. Что она пришла, взяла ключ и была в квартире, под присягой могу заявить. Фоне я сказал, что Люба наверху, цветы поливает. Не скажи я, он бы ушел. Но я из лучших чувств.

Знал бы — погнал его подальше. Что в квартире произошло, не видел. Вину свою признаю, что отлучился. Да, виноват. Но я с управдомом уговор имел, внуков из сада забирать. Выходит, моя отлучка законная.

Он снова принялся вспоминать то дежурство. Пришел в восемь. Вскипятил чайник. Подумав о чайнике, Савелий Лукич спохватился.

Чайник выкипел и начал краснеть. Старик вынул вилку из розетки и покачал головой. Налил кружкой воду. Обжигаясь паром, прикрыл крышку. Да, в восемь. Утро как утро. Академик с седьмого этажа вывел своего ротвейлера. Врач в пятнадцатую квартиру на лифте поехала. Там Щегловы в гриппе лежат. Лукич вспомнил и попрошаек из Азии. Он их не пустил и поругал для порядка. Разорили страну демократы. Раньше к азиатам отъедаться ездили. Они всю эвакуацию в войну наш народ кормили, а теперь в Москву с сумой… Днем Матвеев из тридцатой туда-сюда бегал. Иномарку завести не мог. Потом руки отмывал.

Чайку с лифтером попил. Только ушел, и Люба за ключами заявилась. Поговорить не осталась.

Видно, спешила. Схватила ключи и наверх. За ней и Фоня.

Савелий Лукич тяжело вздохнул и принялся смешивать травки. Приготовив порцию, всунул вилку в розетку и снова вернулся памятью к тому дню: "Любу я ни с кем не спутаю.

Только если с Верой Кроткиной. Но это когда они в шапках, а так прически разные. Люба покороче стрижется. Потом я за внуками пошел.

Ходил часа полтора. Пришел, ключи на месте.

Откуда ж мне догадаться, что там наверху такое приключилось. Люба — девушка приветливая. Сам поверить не могу, что она на убийство может пойти. Да и зачем такого жениха убивать? Фоня работящий, богатый, не пьянь.

Языкам обучен. С ним любой барышне не стыдно. Умом тут не объяснить. А Сева на меня обиделся. Но я что видел, то и сказал. Куда от правды денешься? Против правды не попрешь, я за нее, за правду-матушку, на войну ходил и еще, если партия позовет, пойду".

Савелий Лукич вынул из нагрудного кармана красную книжечку партийного билета, раскрыл ее и, взглянув на свою фотографию, задетую фиолетовой печатью райкома, бережно спрятал назад.

Известие о несчастии в семье Аксеновых застало Ерожина за бритьем. Петр Григорьевич намыливал щеки и проглядывал телевизионную программу. Вечером по пятому каналу давали детектив с Аденом Делоном. Ерожину нравился актер и образы, им созданные. «Хорошо успеть к фильму», — подумал он, и в это время раздался звонок.

Петр Григорьевич выскочил из дома, так и не добрив левую щеку. Из разговора с Иваном Вячеславовичем Ерожин понял, что случилось несчастье: убит Михеев и арестована Люба.

Аксенов так волновался, что членораздельно объяснить по телефону ничего не мог.

На фирме Ивана Вячеславовича в его директорском кабинете собралось все семейство.

Марфа Ильинична громко кричала на сына, обвиняя его в бездеятельности. Кроткин ходил по кабинету, утирая лоб большим вымокшим платком. Бедная Елена Аксенова сидела на стуле, неестественно поджав под себя правую ногу. Вера и Надя плакали.

— Спокойно и по порядку, — вместо приветствия попросил Ерожин.

— Пусть Сева говорит, я слишком волнуюсь, — предложил Аксенов.

Сева вытянул пухлую ладонь и принялся загибать пальцы:

— Во-первых, Михеев должен быть в Лондоне, а вместо этого его труп в моей квартире. Во-вторых, Люба находится с нами на даче, а лифтер заявляет, что она поливает цветы на Плющихе. В-третьих, Михеев заявляется на мою квартиру в тот момент, когда, по словам лифтера, Люба поливает там цветы. В-четвертых, лифтер отлучается, вернувшись, застает на столе ключи от нашей квартиры. Он уверен, что Люба с Фоней ушли, и совершенно спокоен. В-пятых, ваш Петрович, как и договорено, приезжает поливать цветы и обнаруживает труп.

Севе не дали договорить. Марфа Ильинична и Лена, перебивая друг друга, пытались дополнить Кроткина. Что-то кричала Вера. Одна Надя смотрела на Петра Григорьевича полными мольбы глазами и не проронила ни слова.

— Молчать! — Ерожин шмякнул кулаком по столу. Наступила тишина. Петр Григорьевич обвел глазами бледные, заплаканные лица женщин, изумленно смолкнувших Аксенова и Кроткина. Увидал, что оказался среди обиженных беспомощных детей. Петр Григорьевич понял только теперь, какое горе свалилось на семью его шефа. И осознал, что все надежды этих людей связаны с ним.

— Дамы и господам — начал Ерожин, — я сделаю все, что в моих силах, но вас попрошу взять себя в руки и спокойно изложить факты.

Через полчаса Петр Григорьевич сумел выслушать всех по очереди и составить некоторое представление о случившемся. Теперь возникла необходимость ознакомиться с точкой зрения следствия. Ерожин позвонил замминистра и попросил принять его по срочному делу. Генерал уже был в курсе и дал согласие.

Петр Григорьевич отправился к нему на квартиру.

Грыжин принял Ерожина в халате. Волосатые кривые ноги генерала комично ступали шлепанцами по ковру. Ковров в доме имелось во множестве. Огромная квартира Грыжина была безвкусно и дорого обставлена. По некоторому бедламу в гостиной, где прямо на полировке прекрасного стола лежал нарезанный финкой лимон и стояла початая бутылка вечного армянского коньяка марки «Ани» — Другого Грыжин не употреблял, — Ерожин догадался, что генеральша с внуками на даче. Кроме злополучной дочки Сони, что так сильно изменила судьбу провинциального сыщика, у генерала вырос сын Николай и, женившись, дважды сделал Грыжина дедушкой. Соня детей так и не родила, продолжая порхать вольной птахой. Дочь жила отдельно.

— Везет тебе на семейные убийства, — сказал Грыжин вместо приветствия, наливая Ерожину коньяк. — Давай по одной.

Ерожин с удовольствием опрокинул монументальную стопку чешского хрусталя и закусил лимоном.