Базилика - Уильям Монтальбано

Брата Пола это полностью устраивало, ибо я был счастлив просто находиться там. И к счастью, Треди не успел развенчать всех святых, потому что не представляю, что еще могло меня спасти там, на лестнице. Я катился вниз по длинному каменному лестничному пролету словно шар в боулинге, ступенька за ступенькой, одна жестче другой.

Чернота.

Полицейские обнаружили меня без сознания на третьей четверти пути вниз. Наверное, они отвели бы меня в участок, приняв за пьяного, но в бумажнике у меня лежало ватиканское охранное свидетельство, и они поступили иначе: вызвали «скорую помощь». Удивительно, но я ничего себе не сломал, однако мне пришлось несколько дней пролежать в черно-синем коконе боли. Пока Лютер суетился, а доктора проверяли, нет ли у меня сотрясения и внутренних повреждений — тихо, больной, лежите спокойно! — я то забывался в тревожном сне, то погружался в нелегкие размышления.

Физическое повреждение. Психический ущерб. Один. Два. Мое прошлое — этот тонкий шрам мучительной ярости, безумия и смерти, который я получил в Майами, — настигло меня в Ватикане.

Тело было разбито, но разум ясен, как никогда. Этот подонок убил Джимми Кернза, так все и было. Теперь моя очередь. Я испугался. За себя и потому, что Треди тоже мог оказаться на линии огня. Разве американцы не предупреждали его? Может ли эта угроза исходить от тех самых наркобаронов? Им было за что ненавидеть его — не меньше, чем меня. Неужели мы столкнулись с двумя половинками одной опасности? Треди был призовой мишенью для любого, жаждущего отомстить или попасть в заголовки газет, но он жил в сердце тщательно разработанной системы, обеспечивавшей его безопасность. Сначала они поохотятся за мелкой рыбешкой, а не за китом.

Я жил один. Легкая добыча. Вот почему я испугался. Когда-то я был быстр и молод. Теперь я псих, слепленный на скорую руку и облаченный в новую одежду. Неудачник, променявший драку на церковь, свой значок полицейского — на воротничок служителя церкви, насилие — на слабо помогающую молитву. Человек, что охотится за мной, будет жесток, быстр и решителен — мачо, подогреваемый местью, сжигаемый гневом.

Мы будем играть на моей территории, но перевес всегда останется на его стороне. Может, ему удастся расправиться со мной. Пусть так. Но если он совершит малейшую ошибку, я убью этого ублюдка.

В то воскресное утро на Трастевере я еще ощущал приступы резкой боли, но все части тела двигались более или менее в одном ритме. Чтобы убедиться в этом, накануне я даже дважды обежал трусцой Ватикан. Я стоял на не занятой толпой большой площадке, зарезервированной для прессы; в основном для ватиканских фотографов вперемешку с предупредительными штатными корреспондентами. Пришли Тилли и Мария, а также два репортера из Европы, с которыми я имел шапочное знакомство.

Я перебросился несколькими словами с дамами, но профессиональная часть моего естества оценивала степень безопасности Треди. Впереди папы шли двое ватиканских полицейских в штатском из службы безопасности, за ними и немного впереди папы — Диего Альтамирано. Он улыбался, но его глаза терпеливо и внимательно вглядывались в толпу. Треди говорил, что его новый молодой помощник — специалист по бою без оружия, и я мог этому верить. Но мне было интересно, не прячет ли он пистолет под курткой своего черного костюма. Еще двое переодетых ватиканских полицейских довершали зону безопасности вокруг Треди. Я знал также, что несколько молодых полицейских, переодетых в джинсы, рассредоточены по площади. В глубине толпы вышагивал высокий чернокожий человек в сером монашеском одеянии. Лютер нашел себе воскресную работу, которая, похоже, нравилась ему не меньше чтения проповедей.

— Каждый раз, когда я вижу Его святейшество, он кажется еще более красивым. Но он ли — тот самый человек, который спасет нашу церковь? — спросила Мария, затаив дыхание.

— Не обращай на нее внимания. Пол. Это ее первый папа; Мария влюблена, — поддразнила Тилли.

Мария залилась очаровательным румянцем.

Я сказал:

— Наверное, непросто быть старым седым ветераном, Тилли.

Она улыбнулась.

— Ладно, признаюсь, когда я его вижу, то ощущаю себя несколько… ну, ты понимаешь. Даже если я и разочарована отсутствием у него новой политики. Он производит впечатление, но придется потерпеть и дождаться чего-то существенного, прежде чем я откажусь от своей девичьей добродетели и изменю о нем мнение.

Пустые слова, ибо «зануда» он или нет, но радикальная Тилли точно так же попалась на удочку папы, как и консервативная Мария. Ее лицо горело, она не сводила глаз с Треди с того момента, как он появился на площади.

Пока Треди распивал кофе с местной аристократией, Мария и Тилли безжалостно подтрунивали над моим белым воротничком, черным нагрудником, черными брюками и над всем, чем только можно. Большую часть времени это одеяние пылится у меня в шкафу, пока не подоспеет церковное событие, где я могу нанести оскорбление кому-нибудь более религиозному, чем я, придя в джинсах. Вообще-то я полагал, что выгляжу внушительно. Тем не менее женщины бросили меня словно тухлую рыбу, стоило только появиться Треди.

— Я бы пошла замуж за такого человека, как он, если бы он был истинно верующий, — тихо сказала Мария.

— Однажды я уже была замужем за таким, — отозвалась Тилли, разговаривая сама с собой и так тихо, что я едва услышал ее слова.

Несколько секунд спустя изумленные взгляды друзей и политических противников, направленные с разных сторон на одного и того же человека, ударили в меня услужливым рикошетом.

Через мгновение я уже был за металлическим ограждением и бежал к папе.

Очаг гнева возник словно водоворот в нескольких метрах впереди Треди, как раз когда он подходил к толпе. Люди метались, кричали. Я увидел высоко поднятую руку, и что-то темное взмыло в ясное небо. Секунда — и я снес ограждение, видя, как Лютер врывается в самый центр свалки. Диего Альтамирано, шедший перед папой, мгновенно принял стойку атаки. Или у него не было оружия, или он был настолько уверен в себе, что не стал им пользоваться. Я узнал стойку: «змея, свернувшаяся кольцами» из старинной китайской боевой системы, о которой мало кто знает и которую вряд ли кто-либо видел, потому что она создана для убийства и ни для чего больше. Диего хорошо смотрелся.

Ватиканские полицейские окружили папу и принялись теснить его прочь от места беспорядков. Карабинеры в брюках с красными лампасами мчались с краев площади, хватаясь за кобуры. Темный предмет, описав дугу в воздухе, летел в мою сторону. Если это граната — мы все покойники. Но предмет летел не по сплошной дуге, как бейсбольный мяч. Он вращался, словно летающая тарелка «фрисби». Он плыл. Я поймал его, хотя мне немного мешала сумка на плече. Одним движением я прижал предмет к груди, отпрыгнув в сторону от папы. В ту же секунду я понял, что это не опасно: это не граната.

Это был парик.

— Porca Miseria![71]