Кремль – враг народа? Либеральный фашизм - Юрий Мухин

Сразу поясню один наиболее яркий момент, связанный с так называемым феноменом «Черных очей». Когда торопливый (или попросту не очень квалифицированный) переводчик пытается перевести на английский слова знаменитого романса «Очи черные», то он прямо по словарику слово за словом и переводит — «черные» как black, «очи» как eyes, — результат выходит далеко не романтический, так как black eye по-английски означает «подбитый глаз». Подобного рода недоразумения возникают нередко, вот и распространеннейшее английское выражение flat rate вовсе не означает «плоская шкала» или «плоская ставка», как казалось бы. В русском языке ту же роль, что в выражении flat rate, играет слово flat, обычно выполняет прилагательное «твердый» (не исключены «единый», «фиксированный», «единообразный», «неизменяемый», но никак не «плоский») — «твердая цена», «твердая ставка», «фиксированная ставка» и т. д.

Потому-то, когда вы читаете в «Антикризисной программе действий» следующий пассаж: «Отчисления во внебюджетные фонды, до 35 % при «плоской» шкале отчислений», — вы не сомневаетесь, что перед вами очередные «Очи черные», тем более что слово «плоской» взято в кавычки самими авторами «Антикризисной программы». Как видно, им самим резануло слух, да некогда было разбираться пока переводили на русский. Рискну утверждать, что в оригинале стояло «35 % flat rate», что соответствует русскому «фиксированная ставка 35 %». Есть в «Антикризисной программе» с десяток других указующих признаков, и все они указывают на одно: текст был первоначально написан по-английски, затем его перевели на русский.

Можно спросить — ну и что? Да ничего особенного, если не принять во внимание тот факт, что все поименованные в газете авторы — поголовно наши соотечественники, да еще и получившие образование отнюдь не на английском языке, да еще и доктора и кандидаты экономических наук чистейшего советского розлива. Если «Антикризисная программа» была написана каким-нибудь уважаемым американским экспертом, то почему же было не опубликовать ее именно как перевод?» — наивно вопрошает В. Мордкович.

Если кто-то не понял, почему это квалифицированное замечание вызвало гонение на несчастного Мордковича, поясню.

Все эти имеющие ученые степени докторов экономических наук «экономисты» от Е. Гайдара до Хакамады настолько тупые дебилы, что не только не смогли написать экономическую программу «Правого дела», но и, когда им ее готовую прислали из США, не сумели ее правильно перевести на русский, поскольку не понимали смысла экономической терминологии.

Если говорить о свободе слова, то сегодня эту свободу имеют некоторые избранные болтуны и только.

Как же, — скажете вы, раз Мухин может писать в этой книге о чем угодно, то ведь это и есть свобода слова! Но разве в СССР вы не могли говорить свободно о чем угодно? На кухне. Не могли орать во всю глотку: «Долой Брежнева!»? В лесу. Могли. Да, — скажете вы, — но на кухне и в лесу меня слушали бы несколько моих товарищей, и все.

А кто слышит написанное в этой книге, кроме вас? Велика ли разница в слушателях, чтобы так радоваться? Люди, как правило, не понимают сути свободы слова — нет, и не бывает свободы слова без ОБЯЗАННОСТИ СЛУШАТЬ!

Даже СССР было не так, как сегодня в России, которую есть все основания назвать фашистской. Да, действительной свободы слова и в СССР не было, но обязанность слушать — была! Вот мой личный пример.

В середине 80-х наш Ермаковский завод ферросплавов в районном городе Ермаке становился на ноги, появилась возможность с него кое-что взять, и масса чиновников стала показывать нам, насколько они значительные люди и что мы, руководители завода, обязаны их очень сильно любить и не отказывать им в их личных просьбах. Веселая это была компания — от прокурора города до директора банка.

Последний учудил такое, что у меня кончилось терпение. Мы по инструкции ВЦСПС обязаны были бесплатно раздавать в горячих цехах чай и делали это, как и остальные заводы, десятки лет. Но в инструкции было написано «бесплатно доставлять в цеха чай». И директор банка прекратил оплату магазинам наших счетов за чай на том основании, что речь, дескать, идет только о бесплатной доставке чая в цеха, а рабочие на рабочих местах должны покупать его за наличные.

Был бы старый секретарь горкома, за такие шутки директор банка мигом бы лишился партбилета и вместе с ним должности. Но секретаря горкома уже сменил болтливый перестройщик, будущий бизнесмен.

Снабжение завода было моей обязанностью, и я, разозлившись, собрал все факты воедино (не забыв и прокурора, и милицию) и написал статью в «Правду» с предложением, как быть с этой бюрократической сволочью. Предложение в «Правде» не поняли и из статьи убрали, но статью напечатали, переделав в ней окончание.

Далее дело развивалось так. «Правда» у нас появлялась вечером, и номер с моей статьей «Чаепитие по-буквоедски» появился в четверг. В пятницу ее прочли, меня вызвал директор (исключительно умный и опытный руководитель) и приказал ко всем упоминаемым мною в статье фактам собрать документальное подтверждение (а вечером еще проверил, как я его указание исполнил). И приказал все документы забрать домой. В субботу утром он позвонил мне на квартиру и распорядился вместе с ним ехать в горком. Там нас ждали: второй секретарь обкома, прокурор области, комиссар областной милиции, директор областной конторы «Промстройбанка» и масса других областных чиновников. Там же у стенки сидели все, кого я критиковал в статье. Кстати, чай заводу банк оплатил еще в пятницу, тогда же начальник ГАИ лично сломал все шлагбаумы, которые он до этого поставил на территории нашего завода и т. д.

Нас с директором посадили напротив прокурора области, перед ним лежала моя статья, размеченная по эпизодам. Он читал эпизод и требовал: «Документы!» Я вынимал из своей папки необходимые и подавал. Он их смотрел профессионально: атрибуты бланков, входящие номера и даты, даты распорядительных подписей, сроки и т. д. Если не видел признаков недействительности, складывал эти бумаги в свою папку. На одном документе между входящей датой и распорядительной надписью срок был три дня. Прокурор проверил по календарику — два из них были выходными. (Спасибо директору — у меня на все вопросы прокурора были готовы документы.) Потом председатель комиссии — второй секретарь обкома — начал задавать вопросы, требующие устных пояснений. От стенки послышались жалобные сетования раскритикованных мною в статье, что я, дескать, все извратил, но председатель заткнул им рот и слушал только меня.

В понедельник меня вызвали в обком, и я целый день присутствовал при таинствах — обком писал ответ в «Правду», в ЦК Казахстана и в ЦК КПСС. Мне его не показали, но позвонил из «Правды» журналист и зачитал мне его по телефону с вопросом — согласен ли я с таким ответом? Я не согласился (хотелось заодно додавить и городского прокурора, замордовавшего наших работников дурацкими исками), но во второй статье, завершающей тему, которую «Правда» дала уже сама, вопрос о прокуроре не прозвучал. Но даже то, что было сделано «Правдой», уже было огромным подспорьем в работе, да и прокурор поутих.