Нетленный прах - Хуан Габриэль Васкес

В судью Тулио Мануэля Кастро Хиля, расследовавшего убийство Лары, неизвестный с закрытым лицом, вышедший из зеленой «мазды», выпустил три пули. Члена Верховного суда Эрнандо Бокеро Борду, готовившего договор о выдаче, убийцы на мотоциклах расстреляли в нескольких кварталах от того места, где погиб Лара. Страдавшего синдромом Гийена – Барре [38] Роберто Камачо Прадо, сына видного либерала, убитого в пору Виоленсии середины века, владельца ранчо на берегу Амазонки, корреспондента «Эспектадора» в Летисии, застрелили из засады, устроенной возле его дома. Луиса Альфредо Макану, капитана полиции из Управления по борьбе с наркотиками, убил 18-летний наемник, специально для этой цели приехавший из Нокаймы, где за несколько месяцев до этого ударом мачете обезглавил партнера по бильярду, был арестован и бежал из-под стражи: за убийство полицейского он получил сто тысяч песо, на допросе во всем признался, а на суде – все отрицал. Судья высшей инстанции Густаво Сулуага Серна, занимавшийся убийством двух агентов, которые в 1976 году обнаружили в шинах грузовика 36 килограммов кокаина, четыре года кряду получал угрозы по телефону, похоронные венки с собственным именем на лентах и даже личные послания от Пабло Эскобара, посулившего ему, если не отзовет обвинение, убить его беременную жену и младенца в утробе, был наконец перехвачен на одной медельинской площади и изрешечен пулями. Полковника Хайме Рамиреса Гомеса, коллегу Лары по борьбе с картелем, подкараулили на въезде в столицу, куда после уик-энда в Сасайме он возвращался без охраны и всего лишь с личным оружием, – и всадили в него сорок пуль на глазах у жены и двоих детей. Гильермо Кано, главный редактор «Эспектадора», который воевал с Эскобаром своими передовицами (сперва предал гласности давние фотографии, где того арестовывают за хранение наркотиков, затем опубликовал разоблачения Лары) и неизменно называл его не иначе как преступником, растлевающим систему, был убит за неделю до Рождества, недалеко от здания редакции в половине восьмого вечера. Судью Мариэлу Эспиноса, расследовавшую дело о найденных в Итаги десяти килограммах кокаина, пытались запугивать – здание суда сожгли, чтобы уничтожить вещественные доказательства, в ее «симку» [39] подложили бомбу (судья успела вовремя выйти) – и наконец, спустя несколько месяцев, застрелили у собственного гаража, на глазах у матери, видевшей, как она подъехала. Кандидата в президенты Луиса Карлоса Галана, основавшего (вместе с Ларой) движение «Новый либерализм», восторженного (вплоть до подражания) поклонника Гайтана, неумолимого преследователя мафии, уцелевшего при покушении, когда в него выстрелили из реактивного гранатомета, все же сразили тремя автоматными очередями в районе Соача на юге Боготы – он поднимался на деревянную трибуну, собираясь выступить перед несколькими сотнями собравшихся. И покуда творилось все перечисленное, не прекращались взрывы – в самолете, где погиб отец моего приятеля, у здания АДБ, где погибла помощница доктора Бенавидеса, в Торговой палате, грянувший совсем рядом со мной, и в торговых центрах.

Много лет спустя мне удалось послушать запись Эскобара, прозвучавшую как манифест и не оставлявшую места сомнениям:

«Мы должны ввергнуть страну в настоящий хаос, и тогда они запросят мира. Если займемся тем, что будем отстреливать их политиков, сжигать их дома, если раскрутим в стране гражданскую войну, им волей-неволей придется начать с нами переговоры и решить все наши проблемы».

Однако не только политики, а все мы увидели, как пылают дома, и оказались вовлечены в гражданскую войну, которая на самом деле была никакая не война, а резня – трусливая, безжалостная, бессовестная расправа над беззащитными и ни в чем не повинными людьми.

И через двадцать четыре года после моего похода в зоологический сад я сидел в Барселоне, припоминая все виденное за эти годы, проводил долгие часы в Интернете, чтобы выудить оттуда всю возможную информацию (видео с салоном автомобиля, залитым кровью Лары, или деревянную трибунку, на которой распростерся Галан), расспрашивал по телефону родных или друзей о том, что помнят о тех временах они, и тут же вспоминал о других жертвах, как если бы было несправедливостью позабыть их, как если бы из-за плеча кто-то наблюдал за мной и мог упрекнуть меня в том, что я пренебрегаю его покойниками; да, я вспоминал этот вдребезги разбитый город, наутро после каждого теракта просыпавшийся, будто курица, которая даже с отрубленной головой все носится по двору кругами. И я спрашивал себя, что же все-таки с нами случилось – со всеми жителями Боготы, разумеется, но прежде всего – с нами, с теми, кто был ребенком, когда все это началось, и постигал ремесло жизни именно в это трудное десятилетие. Ответ, пусть и неполный, я получил в Барселоне, в тот вечер, когда возвращался со стадиона, где играла моя команда. Как обычно, я пешком дошел до метро Кольбланк, чтобы подышать воздухом, и сел в вагон, набитый из-за сегодняшнего матча битком, как в самый что ни на есть час пик. Пассажиры едва могли пошевелиться, и только самым долговязым удавалось держаться (упершись одной рукой в зеленый потолок вагона), чтобы от резкого толчка не навалиться на соседа. Однако поезд постепенно, по мере нашего продвижения вперед, пустел, и так вот мы ехали, оставляя позади станции, а на станциях – попутчиков, пока на «Диагонали», когда двери закрылись, что-то не привлекло мое внимание. Это был рюкзак с кустарной вышивкой, тихо лежавший себе под сиденьем у гармоники-перехода из вагона в вагон. Одновременно со мной какая-то женщина в сине-красной футболке нашей сборной, взглянув поверх головы своего ребенка – он, кстати, тоже носил цвета сборной, – спавшего у нее на руках, заметила забытый рюкзак и уже не спускала с него глаз. Что-то показалось мне знакомым в выражении ее лица. Где я мог видеть ее? На стадионе? Или мы встречались раньше?

Я точно не помню, когда именно все это было, но, должно быть, года через два после того как все испанские газеты закричали о плане джихадистов устроить теракт в барселонском метро. На протяжении нескольких параноидальных дней нас посвящали в мельчайшие подробности: показывали яркие кадры терактов Аль-Каиды в Аточе – развороченные бомбами поезда и фрагменты вагонов, разбросанные по колее, как сброшенная змеиная шкурка – нас вернули в 2004 год словно бы затем, чтобы во всем блеске подробностей продемонстрировать, что могло бы с нами случиться, да не случилось, и еще несколько месяцев эти сведения жили среди нас, глядели с газетных киосков, светились телеэкранами в кафе, призывая к осторожности при выходе на улицу. По мере того как СМИ поставляли нам эти меморандумы, мы узнавали, что каждая террористическая ячейка в Барселоне состоит из шести самоубийц-исполнителей и трех руководителей, что взрывные устройства закладывают в рюкзаки, а потом приводят в действие дистанционно, а метро выбрано целью потому, что к поезду, движущемуся между двумя станциями, не могут добраться экстренные службы. И в нашем поезде, тронувшемся со станции «Диагональ», женщина с ребенком на руках (оба – в красно-синих футболках), увидев оставленный рюкзак, наверно, вспомнила этот план, который убил бы многих, если бы вовремя не был раскрыт и предотвращен. А я в этот миг понял, почему ее лицо показалось мне знакомым: в Боготе, во многих местах Боготы – в торговых центрах и на подземных паркингах – я очень часто видел такие лица у людей, живущих вроде бы самой обычной жизнью. Нормальной жизнью. Мы притворялись, что это нормально – крест-накрест заклеивать лентами окна, чтобы, если рванет поблизости, стекло не превратилось в смертоносные осколки. Что нормально – ночевать у знакомых всякий раз, как комендантский час, объявленный после взрывов или убийства видного лица, застает тебя не дома.