Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

Постановка «Пробуждение уснувшего» Мармонтеля на музыку Гретри имела настоящий триумф у благородной публики. Молодой Хасан, ставший Халифом во сне, только что окончательно выбрал, к всеобщему удовольствию публики, любовь молодой рабыни, которую он воспитал.

Бурно аплодировали, а особенно почетный гость этого праздника король Швеции Густав III, который под праздничным псевдонимом «граф де Хага» путешествовал по Франции инкогнито по возвращении из Италии.

Стоя скрестив руки у позолоченной опоры маленькой ложи, в которой толпились адъютанты знатного посетителя, Таубе, Стединг и Армфельд — все его бывшие боевые товарищи по Америке, Турнемин вовсе не обращал внимания на пьесу. Он был поражен великолепием спектакля и зала.

Действительно, чтобы оказать честь своему северному гостю, королева Мария-Антуанетта, заказывая этот веселый праздник, пожелала, чтобы он был исполнен в цветах шведских снегов.

Повсюду был лишь сатин, тюль, кружева, бархат, перья ослепительной белизны, на которых сверкало множество бриллиантов. Можно было подумать, что на маленький театр, на цветы, на пышную зелень Трианона вдруг обрушился снегопад.

Однако, глядя на короля Густава, невысокого. блондина тридцативосьмилетнего возраста, крепкого телосложения, с большим умным лбом, с глазами светло-лазурного цвета, однако слишком коротконогого и непривлекательного. Жиль не мог помешать себе думать — и это портило все удовольствие вечера, — что настоящий герой вечера не он, а этот красивый дворянин, стоявший сзади него. Он был великолепен в своем костюме белого бархата, отделанного серебром, и к нему постоянно обращался взгляд королевы. Это был его друг Аксель де Ферсен.

Ах этот взгляд! Личный телохранитель все более беспокоился, когда спрашивал себя, не воздействует ли магия этой ласковой летней ночи на его суждения, не побуждает ли она его к безумным фантазиям, ведь, в конце концов, было немыслимо, чтобы королева Франции так смотрела на молодого иностранца, тогда как рядом с ней находился человек добрый, мирный и простой, деливший с ней и корону, и постель. Мыслимо ли было, чтобы Мария-Антуанетта появилась здесь, чтобы выразить свою страстную любовь, о которой Турнемин знал слишком много и которая переполняла жизнь и сердце Ферсена.

В эту самую минуту, в то время когда она покидала свое кресло, грациозно покачивая своими «корзинами» из сатина цвета перламутра, расшитыми крупными водяными лилиями с жемчугом, и принимала протянутую ей графом де Хага руку, чтобы идти на ужин, она еще раз обратила взгляд своих голубых глаз на Ферсена. Взгляд был беглый, ласкающий, наполненный свойственным влюбленным легким беспокойством, когда они опасаются, что увидят их любовь. И опять к нему был обращен легкий незаметный поклон прекрасной головы, увенчанной фиалками королевы, приглашающей его следовать за собой.

В этот вечер Мария-Антуанетта была по-королевски прекрасна. В глазах молодого шевалье она выглядела более счастливой, чем всегда, даже в тот момент, когда она познала радость, дав Франции наследника. Красота королевы, конечно, была умножена убранством, всем фантастическим окружением, но это была еще и красота женщины, самая волнующая из всех, это была красота женщины в самом ее расцвете. А такую красоту может породить лишь только разделенная любовь.

Озадаченный Жиль не знал, должен ли он был радоваться этому опасному счастью, нахлынувшему на его друга, или же беспокоиться о том зле, которым любовь королевы Франции к Ферсену грозила королю.

Чувства, питаемые Людовиком XVI к своей супруге, не представляли ни для кого тайны. Это была любовь без блеска, без романтизма, может. быть, но любовь глубокая, искренняя. Сюда входила жалость и униженность по той причине, что в течение семи лет по какой-то причине этот союз оставался неполным и разочаровывающим. В то же время в нем появилось и нечто блистательное после того, как эта восхитительная принцесса, ставшая действительно его супругой, принесла ему детей. И это благоговейное отношение к ней дошло до того, что он уже не мог ей ни в чем отказать, даже, увы, при самом явном ее вмешательстве в дела королевства.

Жиль, расценивавший себя хранителем чести и величия своего короля, не мог не ощутить горечи в том, что первый же обнаруженный им враг оказался человеком, которого он любил больше всех в мире.

Опасаясь все же своего бретонского воображения, он постарался сбросить с себя это болезненное наваждение и последовал за элегантной толпой зрителей в освещенные сады. Его служба в этот вечер была упрощена, поскольку королева разрешила присутствие телохранителей лишь с тем условием, что они должны были осуществлять охрану королевских особ самым незаметным образом. Кроме того, как офицер, Турнемин имел ранг приглашенного.

Когда Ферсен, буквально прицепившись к фалдам графа де Хага, прошел мимо него. Жиль попытался остановить его на мгновение, но граф ответил лишь какой-то неуверенной улыбкой и завороженным взглядом и снова устремился по дорожке вслед за белым платьем, длинный шлейф которого подметал мраморные плиты.

— Позже, — прошептал он, — мы увидимся позже.

Жиль раздраженно пожал плечами. Решительно, это не был прежний Аксель. Он заметил это изменение в день своего приезда, когда пришел в его комнату в отеле «Йорк». Ферсен встретил его, конечно, с радостью, и это была искренняя радость, но с оттенком какой-то небрежности, что было ему несвойственно, словно, став узником своих собственных интересов, он совершенно перестал интересоваться жизнью других.

Чрезвычайно увлеченный своим туалетом, Ферсен произвел на него впечатление человека, способного жить и дышать только под небом и солнцем Версаля. Лишь новость о вступлении друга в корпус личной гвардии короля смогла на время вывести его из этого тумана эгоизма.

— Это же чудесно! — воскликнул он. — Как тебе повезло! Лейтенант личной гвардии короля!

Теперь ты всегда будешь при… королевской семье! Ты сможешь войти в круг Версаля! Когда я возвращусь, мы сможем видеться чаще.

— Возвращусь? Ты что, уезжаешь?

Ферсен пожал плечами с видом человека, которого это вовсе не прельщает.

— Совсем против моего желания! Я не могу покинуть графа де Хага в самый разгар его путешествия. Мне надо привезти его в Швецию. Правда, это даст мне возможность обнять отца, потому что в последний раз я же доехал только до Германии, там я встретил Его Величество Густава Третьего, направлявшегося в Италию. А кроме того, это позволит мне уладить некоторые дела, по крайней мере, я на это надеюсь.

Жиль не понял, о каких делах идет речь, да и не обратил особого внимания на эти последние слова. От Рошамбо он знал, что в своей привязанности к Франции Ферсен страстно желал приобрести шведский королевский полк, но необходимых средств на это у него совсем не было. Отец же его, граф Фредерик Аксель, даже и слышать не хотел о таких значительных расходах. Это надолго отдалило бы сына от отца да и, кроме того, грозило разорением семьи.

Жиль только спросил:

— Когда же ты уезжаешь?