Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

— Из кустов смотрел, — хмыкнул Корней на ходу.

— Чего же не помог? — я прилёг, не держали руки-ноги.

Корней ничего не ответил. За него всё мигом объяснил освобождённый дед Тимофей. Он тоже улёгся на траву и тряс-мотал над собой затёкшими кистями.

— Я в землянке был, вздремнуть хотел после обеда, Салгар тут же сидела с девчонкой, а Корней ушёл куда-то, до ветру небось…Тут они и вломились. Ну и повязали нас, ротозеев.

— Когда это было? — спросил я, наблюдая как Корней, осторожненько положив Салгар на траву, режет верёвки, стягивающие её ноги и руки.

— Да ныне, вечером, может часа за три как тебе явиться. Ой, матушки, про девку-то забыли совсем! — бобыль кое-как встал на непослушные ноги и, продолжая трясти кистями рук, поковылял на плач ребёнка. Я тоже поднялся, похромал на помощь Корнею. Князь сидел возле женщины, удерживая на коленях её голову, и потихоньку, осторожными движениями, утирал лицо Салгар тряпицей, что ранее служила кляпом.

— Как она?

— Жива, — он глянул на меня. Провалиться мне на месте: глаза его подозрительно блестели. Он снова коснулся ладонью её лба, и она, не открывая глаз, сначала слабо улыбнулась, а затем неожиданно зашлась в рыданиях, ткнувшись в жёсткие пластины панциря на Корнеевом животе.

— Ну, что ты, милая…что ты… всё кончилось, — бормотал князь и гладил её по волосам.

Забрезжило утро, а мы всё ещё не расхлебали остатки ночных забот.

— Ну и чем я, по-твоему, дитёнка кормить должон? — приставал бобыль к угрюмо насупившемуся боярину Микуле, притороченному к тому самому столбу, на котором пару часов назад был привязан старик. Правда, была разница: Микулу мы привязали, посадив на пенёк, поудобнее, насколько позволяло положение нашего пленника. У другого столба, тоже связанный, сидел молодой воин, тот, что бросил меч. Он сидел и улыбался, встречал свой второй день рождения: Корней пообещал ему долгую жизнь. Раненый в бедро тверичанин лежал рядышком. Перевязывать его пришлось мне. По-моему, рана была хоть и болезненная, но неопасная.

— Ты, урод косоглазый, думал: чик по горлу и молока не надо? — горячился дедушка Тимофей, приплясывая перед боярином — так он пытался укачать ребёнка.

Боярин ничего не ответил, сверканул вторым целым глазом, прицельно сплюнул на дедов лапоть и отвернулся, змей.

— Урод и есть, — обиделся старик. — Сашка, подержи девку.

Я даже немного забоялся за сохранность боярина. Но дед не стал размениваться на пустяки: повернулся и, более не обращая внимания на злобного начальника стражи, пошёл вдоль каменной ограды:

— Залезу, осмотрюсь. Что-то места незнакомые. Сколько бродил по нашим лесам, а о таком чудном городке не подозревал.

Он быстро нашёл, то, что искал — достаточно широкую щель между глыбами, чтобы туда можно было просунуть носок сапога.

— Дед, давай лучше я залезу, погляжу, — предложил, было, Корней, проходивший мимо с охапкой собранного им оружия.

— Ага, поглядишь на белый свет. Тут хоть кто из вас сможет одну горушку от другой отличить, а? То-то и оно! Стой, ты мне пригодишься. Вставай сюда, к стене. Вот славно. Ну, как по лесенке… Чего ты там зубами скрипишь? Не крути головой, она не плоская, едва стою. Вот теперь всё, иди, куда шёл.

Корней ушёл, а дед с неожиданным для своего возраста проворством продолжил подниматься по стене, затем по нависающей над ней огромной разлапистой сосне, и вскоре с высоты раздался его ликующий голос:

— Ах, ядрёна корень, узнал! Вёрст пять-шесть от землянки будет. На лошадках мигом домчим.

Убитых мы похоронили на поляне капища. Днём место выглядело не так гадостно, хотя и при солнечном свете было несколько мрачноватым. Занятие тоже не располагало к веселью: шесть могил для волхва и его присных, да седьмая, наособицу, для крещёного татарина Тархая, упокой, Господи, его душу.

Ратибора положили в неглубокую яму как был: в длинном белом плаще и торчащим над левой ключицей оперением стрелы. Снизу стрелу просто обломили.

— Жаль, — сказал князь Корней, — у старца было странное представление о добре. Он хотел вымостить дорогу к свободе народа вашими головами. Прости, гробокопатель, мы к этому были не готовы.

— Хотел задом два стула захватить, да и сел промеж! Э-эх! — мрачно присовокупил дед Тимофей.

Тризна окончилась. Стало совсем тошно.

Затем мы уехали: дед Тимофей, обе Салгар, Корней, я и трое оставшихся в живых пленников. Московский посол боярин Роман Кириллович тоже ехал с нами, но после пережитого ночного кошмара он впал в тихую улыбчивость и вёл растительный образ жизни — стоял там, куда ставили, сидел там, куда садили.

— Дед, как думаешь, отойдёт боярин? — полюбопытствовал Корней.

Старик, проверявший надёжно ли прикручены к сёдлам пленники, оторвался от дела, глянул на потустороннего Романа Кирилловича, уверенно сказал:

— Отойдёт, бояре живучие.

Он подхватил под уздцы лошадку, на которой безучастно покачивался боярин Роман и закричал ему, словно глухому:

— Тебе уж о душе подумать самое время, а ты, сморчок старый, всё за жизнь цепляешься! Срамота…

Корней залез в седло, оглядел караван, улыбнулся Салгар, подбадривая женщину, и скомандовал:

— Веди, дедушка.

Я ему не мешал: война не кончилась, пусть.

Завершался последний день тверского сидения. Прошёл он в суматошных приготовлениях к завтрашнему отъезду, суете, по большей части бестолковой, как это обычно бывает, когда за мелкими выдуманными заботами люди стараются спрятать тревогу или растерянность. К становищу у озера мы добрались к полудню. Первое, что сделал дедушка Тимофей, слезши с лошади — подоил Пеструху. Я стреножил лошадей и отпустил их бродить по поляне. Пленников мы разместили в землянке. Охранял их бдительный дед, вооружившийся по этому случаю тяжёлым самострелом немецкой работы, обнаруженным среди прочего оружия, которое досталось нам в добычу. Обмягший душой после чудесного спасения старик бросил пленникам полкаравая хлеба. Раненый воин, растрясенный дорогой лежал на нарах в забытьи, боярин Микула, замкнувшийся в великой гордыне, к хлебу не притронулся, и всю подаренную краюху сожрал молодой ратник.

— Ох и гусь ты, — ругнул его бобыль и покачал головой, — храбр после рати, как полез на полати.

Он подпёр дверь палкой и оборотился ко мне: — Ну, как завтра делиться будем? Куда этих-то деваем? Корову опять же…

— Бояр поделим по-братски: мы с Корнеем берём Микулу, тебе останется Роман. И Пеструха.

— А ратников куда?

— Ты, дядя Тима, уйдёшь пораньше утром. Мы задержимся, ратничков отпустим ближе к обеду, чтоб не догнали…

— Боярина куда доставить?

— Доведёшь до посада, дашь пинка под зад и пусть едет до князя Михаила.