Хозяин бабочек - Тата Олейник

Здорово мешали то и дело падающие на лицо муравьи размером с винную пробку. Они не кусались, но очень раздражали. В конце концов я вызвал игогушку, заклеил ранку, оставшуюся на руке после вызова, листком, натравил Сулеймана ибн Дауда на муравьев, полюбовался, как он лихо расправился с парочкой, завернул голову рубашкой и отрубился.

* * *

Проснулся я в полной темноте. Кроны деревьев почти не пропускали ночного света, лишь где-то вверху можно было заметить серебристую дымку отраженных лучей. Во мраке кашлял Лукась и ругался Акимыч, схватившийся рукой за что-то колючее. Эти звуки разбавил негромкий вскрик судорожно забарахтавшейся Евы.

— По мне кто-то прыгает!

— Это, наверное, Сулейман ибн Дауд!. Не дергайся так, ты его раздавишь!

— Забирай немедленно свою мерзкую лягушку!

— Как я его заберу? Он, знаешь, на зов не идет. Я его тренирую, конечно, понемножку, но…

— Ну, и черт с ним, — сказала Ева, — раздавлю, сам виноват будет. И хватит вокруг меня ползать, Ним! Потеряется, помрет, потом заново вызовешь.

— Тихо, там что-то железом лязгает! Блин, это же Хохен. А никто не видел мою подушку? Я же на ней засыпал.

— На тебе твою подушку!

— Ну, и куда ты ее закинула? Ничего же не видно. Не знаю, как мы сейчас куда-то пойдем. Темень такая…

— Так, у кого тут лисье обоняние? Нимис, ты запах реки можешь учуять?

— Я тебе что, служебный спаниель что ли?

— Мне не кажется, — послышался голос Лукася, — что ночное путешествие было такой уж здравой идеей. Особенно без зелий зрения в темноте.

— О! Какая же я дура, — рассмеялась Ева, — у меня в инвентаре их пара бутылок так и валяется!

— Первый раз слышу, чтобы Евик был так самокритичен, — раздался шепот Акимыча у меня над ухом.

— Я все слышу! Так, зелье пью я, Акимыч, давай руку, Нимис, хватайся за Акимыча, дальше Лукась, Гус… Нимис, если это ты продолжаешь ползать по земле, то прекращай. Ничего с твоей лягушкой не сделается, это твой фамильяр, он к тебе навеки привязан.

Послышался звук глотка.

— Ну, другое дело, — сказала Ева, — все друг за друга ухватились?

— Ты Сулеймана ибн Дауда не видишь случайно?

— Не вижу!! Всё, выдвигаемся, инвалидная команда! И не забываем соблюдать тишину по мере своих сил.

Глава 21

Ничего хорошего, разумеется, из этого не вышло. Как бы аккуратно Ева ни вела нас, пытаясь обходить корни и коряги, но лично у меня уже минут через десять ноги были спереди все в царапинах от сучков и колючек, а сзади — в синяках, которыми их усердно награждал Лукась, то и дело спотыкавшийся и пинающий меня в икры.

— Жаль, что расу несь не выбрал, — сказал я, чертыхнувшись после очередной встречи с острой корягой. — Они же в темноте всё-всё видят, да?

— Вроде, да, — сказала Ева, — видят, как днем. Только все черно-белое, мир полностью теряет краски.

— Да и бог бы с ними, с красками. Зрачки у них, правда, пугающие, зато какой бонус! Вот я беловодец, и что у меня за это? Только уши дурацкие.

— Ты же говорил, — подал голос Акимыч, — что у тебя от расы бонусы к рыбалке и удаче. Скажешь, это тебе не нужно?

— А… ну да, забыл что-то.

— Вообще, — негромко сказала Ева, — будь ты другой расы, нас тут, не исключено, вообще бы не было. Сиводушка к тебе, может, и не пришла бы, не будь ты ей сродни.

— Не знаю, квест вообще-то начался с того, что я в их нору сунулся… Слушайте! А я ведь так и не знаю, а вы-то каких рас будете? Акимыч, вот ты, например, кто?

— Я? Я — кубач.

— А это вообще что такое?

— Ну, такие, в горах где-то живут. Бонусы к ловкости, пониженный урон при падении и небольшая добавка к артистизму. Но я за ловкость, конечно, выбрал — она ни одному классу не помешает.

— А ты, Ев?

— Народ корин. Ускоренный рост параметра интеллект, очень вероятно получение магического класса, так как коринов-немагов фактически нет, охотники только всякие, и то, которые при мане. Еще бонусы к торговле и карманничеству. Кто сейчас пошутит на тему того, что от меня нужно беречь карманы, получит по шее. Вот уж какой параметр не качала, так этот.

— Люк, Гус, а вы кто?

— Мы же не попрыгунчики, — ответил Лукась, — это вы все чистокровные, а у нормальных людей всякого намешано. Кто там разбирать будет откуда чья бабушка?

— А я и знать-то этого не могу, — сказал Гус, — я подкидыш, меня в канаве нашли.

— Ты же про маму свою рассказывал, — вспомнил я, — как она тебя метлой гоняла.

— Ну вот, сперва нашла, а потом и гоняла.

— Это многое объясняет… — начал было Лукась, и тут он поскользнулся, вцепился в меня, и мы с ним по пояс провалились в непонятно откуда взявшуюся яму, наполненную жидкой грязью.

***

— Нет, это ты виноват, — сказала Ева, — я вас нормально вела. Никаких ям там не было. Нужно было строго за мной шаг в шаг идти, а не вихлять по сторонам.

— Я не вихлял, — запротестовал Лукась, — я пень огибал.

— Вот и наогибался! Яму от упавшего дерева дождями залило, а вы туда, как свиньи, в грязюку и просыпались, да еще и травм наполучали.

— Да ладно, — сказал я, — вывих всего на сорок минут. Меньше получаса уже осталось.

— А ночь, между прочим, не стоит на месте. Нам к утру в идеале бы выбраться из района осады, а уже час ночи!

— Осень же, поздно светает, — пробормотал я, встряхивая штаны и разворачивая их другой стороной к костру, который Ева со вздохом все же разрешила развести, обвинив нас в преступном небрежении маскировкой.

Из рубашки, которую уже ничем было не спасти, я понаделал куколок, изрядно пополнив ими инвентарь. А вот запасных штанов у меня не было. Лукась, категорически отказывавшийся раздеваться и оставаться на публике в набедренной повязке, все-таки поддался на уговоры и надел одно из евиных платьев, пока его костюм обтекал бурой жижей с палки, установленной над огнем. Платье по уверением Евы давало плюс десять к харизме и плюс пять к хорошему настроению носителя, но, судя по мрачной физиономии Лукася, последний бонус работал как-то не очень правильно

— Не знаю, — сказал Акимыч, — чего ты, Люк, так стесняешься в набедренной повязке оставаться.

— Тут, между прочим, женщины, — возмутился Лукась, — которые меня видят.

— Очень мне нужно это видеть, — буркнули «женщины». — Что один, что другой, — парад наборов для бульона.

— И я вот в игре совсем веса не набираю, — сказал Акимыч, вытягивая к огню ногу и придирчивая ее рассматривая.

— Зато в реальности уже, наверное, в шар превратился, — сказал я, — целыми же днями в капсуле лежишь. Причем не как Ева — на сбалансированном питании, а на маминых борщах и пирогах.

— С вами превратишься… — сказал Акимыч, — со всей этой беготней и походами мышцы все время в тонусе от нервных импульсов. Вылезаю всегда — как после хорошей тренировки, все каменное.

Заканчивая эту фразу, Акимыч еще раз дернул ногой, как бы показывая, каким лишениям данная нога подвергается в Альтрауме, и подрубил сушильную конструкцию над костром.

Лукась горестно вскрикнул, увидев, как его одежда падает в пламя и мгновенно вспыхивает веселым разноцветным огнем.

— Так, — сказала через десять минут Ева, — от этих криков и скандалов уже все сторожевые посты должны были сбежаться, если они тут вообще есть. Значит, пойдешь в платье, до первой лавки. Всё! Никаких запасов одежды больше ни у кого не осталось.

— У меня плесневые носки еще лежат, — сказал Акимыч, глядя в инвентарь.

— Какие? А, от Серой Плесени. Ну, вот и отдай их ему, туфли у него все равно насквозь сырые.

— Да нормально, Люк, — сказал Акимыч, — вообще не видно, что женское платье. Тут еще и не такое носят, а тебе даже идет. Тем более, темно, и хорошо, что вырез неглубокий.

— Травмы у всех прошли? Все, тушим костер и выдвигаемся. Если кто-нибудь еще куда-нибудь упадет, то я… я не знаю что с ним сделаю. Неужели так трудно быть чуть-чуть собраннее и внимательнее?

Минут через пять собранности и внимательности мы получили заслуженную награду. Лес неожиданно не то, чтобы кончился, скорее, прервался, и на нас упало бледное сияние лун и звезд.

— Дорога, однако! — сказал Акимыч, — Нам же по ней, да, Ев?

— Приблизительно, — ответила Ева, — зря я все же пожадничала в Камито, купила самую простецкую карту Таосань, а она вся кривая-косая. Первым делом ее с панели вышибу, когда другую найду. На ней