Иной Сталин - Юрий Жуков

В документе, утвержденном ПБ 21 марта, слегка приоткрывалась завеса тайны, окутывавшей решение от 3 марта. Прежде всего оно дезавуировало решения как ЦИК СССР, так и ЦИК ЗСФСР. Теперь оказывалось, что Енукидзе был «переведен на меньшую работу в качестве одного из председателей ЦИКа Закавказья, причем представительство Закавказской федерации в ЦИК СССР в качестве одного из председателей последнего оставлено за т. Муталибовым». И тут же разъяснялось: «Действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти». А затем в «Сообщении» излагалась суть дела.

«В начале текущего года, — указывалось в нем, — стало известно, что среди служащих правительственной библиотеки и сотрудников комендатуры велась систематическая контрреволюционная травля в отношении руководителей партии и правительства, особенно в отношении товарища Сталина, с целью их дискредитации. При ближайшем расследовании органами НКВД источников распространения этой травли было обнаружено в последнее время несколько связанных между собою контрреволюционных групп, ставивших своей целью организацию террористических актов в отношении руководителей советской власти и партии и в первую очередь в отношении товарища Сталина».

Хотя следствие еще продолжалось и до суда «дело» не дошло, «Сообщение», тем не менее, называло «контрреволюционные группы»: в правительственной библиотеке (Н. А. Розенфельд, Бебутова, Муханова, Давыдова, Бураго, Раевская и др.); в КК (Дорошин, Поляков, Павлов, Синелобов, Лукьянов и др.); троцкистской молодежи (Л. Я. Нехамкин, С. Л. Седов, Асбель, Белов и др.). А далее сознательно подчеркивалось:

«Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп (Нина Розенфельд, Раевская, Никитинская и др.) пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многие из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал».

Казалось бы, после такого утверждения должен был последовать пункт о необходимости отдать секретаря ЦИК СССР под суд. Однако здесь в «Сообщении» делался странный поворот на 180 градусов. Маловразумительный, алогичный:

«Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего несвойственную коммунисту тягу к бывшим людям».

Именно такое, предельно мягкое объяснение поведения Енукидзе и позволило смягчить намеченные оргвыводы.

«Учитывая же вскрытые следствием факты, — отмечалось в „Сообщении“, — и особенно за последнее время, ЦК считает необходимым обсудить на ближайшем пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)»[6].

Между тем комиссия ПБ под председательством Ежова завершила порученную ей чистку служащих Кремля. Из 107 сотрудников аппарата ЦИК СССР, в том числе и правительственной библиотеки, были оставлены на работе лишь 9. Об этом Ежов рассказал в докладах, сделанных 23 марта на трех закрытых партсобраниях: работников ЦИК СССР, ВЦИК, совнаркомов СССР и РСФСР, гаража особого назначения; КК, специальной охраны и отдельной роты охраны; Школы имени ВЦИК. Он поставил в известность коммунистов об отрицательной роли во всем происшедшем Енукидзе, о том, что в правительственной библиотеке арестован 21 человек, в КК — 14, а всего под следствием находятся 65 человек.

Реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он не стал возражать, спорить, защищать себя. Промолчал, признавая тем самым все обвинения в свой адрес. Решил переждать грозные события. Практически сразу, 25 марта, направил в ПБ заявление: «По состоянию моего здоровья я не могу сейчас выехать в Тифлис — место моей новой работы. Прошу предоставить мне двухмесячный отпуск для поправления моего здоровья с выездом для этого в Кисловодск». На следующий день просьба Авеля Сафроновича, возможно, не в последнюю очередь и потому, что тот не стал выяснять, в какой же должности ему предстоит работа в Тифлисе, была удовлетворена[7].

Ежов, казалось, не заметил, что НКВД подсунул ему выгодную только наркомату версию, которую ему пришлось принять и отстаивать как собственную, выстраданную. Не заметил или, во всяком случае, не обратил внимания на многие странности, противоречия, явные несуразности в переданных ему материалах, которые должны были его насторожить.

Например, что Муханова никак не годилась на ту роль, которую ей отвели Молчанов и Каган. При всем желании она не могла проникнуть в Кремль для совершения теракта, ибо еще в декабре 1933 г. уволилась из правительственной библиотеки и перешла на работу в Кинокомбинат. По той же причине она не могла и сообщить Бенксон сведения о системе охраны Кремля, действующей в настоящем, а не в прошлом.

Более того, решающим для Ежова при оценке результатов следствия должен был бы стать вопрос: зачем «разветвленной контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины КК, люди, прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием. Люди, руководившие обеспечением безопасности членов узкого руководства, в том числе и Сталина, а потому знающие все слабые места системы охраны в Кремле, чем и должны были бы воспользоваться прежде всего. Но Ежов не придал значения такому важному обстоятельству, проигнорировал его, бездумно восприняв версию НКВД.

Нельзя исключить и иной интерпретации происходившего. Столь же возможно, что Ежова поставили в известность об изменившихся после 3 марта правилах игры. Уведомили (кто именно — Сталин, Ворошилов, кто-то другой?) о том, что армейских не следует затрагивать. Как бы забыть о них. Даже о тех четырнадцати, кто был арестован. Поэтому-то Ежов мог вполне сознательно проигнорировать вопиющий факт, что из ста семидесяти протоколов допросов и восьми — очных ставок, поступивших к нему из НКВД за февраль и март, только один (!) отражал показания сотрудников КК, в частности Синелобова. Причем протокол не содержал ни намека на «полезные» для следствия сведения. На все многочисленные вопросы, призванные в любой форме подтвердить лишь одно — передачу им данных о системе охраны Кремля сестре — библиотекарю правительственной библиотеки, он отвечал на редкость однозначно: «Не помню», «Не знаю», «Не было», «Отрицаю».

Всего лишь как председатель КПК, словно «забыв» о существовании «Кремлевского дела», Ежов в первых числах апреля подписал протокол о вынесении Р. А. Петерсону строгого выговора «за отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой, слабую политико-воспитательную работу среди сотрудников и неудовлетворительный подбор кадров». Одно слово «неудовлетворительный» в протоколе фактически перечеркивало вскрытый следователями НКВД «заговор с целью убийства Сталина».