Очертание тьмы - Сергей Малицкий

– Ты вправду согласилась стать усмирителем, пока болен Дойтен? – спросила Гаота.

– Если где-то в отряде Юайса освободится место прачки, я буду счастлива его занять, – ответила Глума. – Кстати, пора уже спать. Завтрашний день вряд ли будет легче этого. Но ты ошиблась. Имни – не шесть видов, а семь.

– И какой же седьмой? – напряглась Гаота.

– Фиры.

– А это что? – не поняла Гаота.

– Ты слышала об эсала? – спросила Глума.

– Да, – кивнула Гаота. – Это люди, достигшие мудрости и силы. Очень большой мудрости и великой силы.

– Не всегда, – вздохнула Глума. – Иногда мудрость заменяется ненавистью. И тогда вместо эсала получается какая-нибудь мерзость. Вроде черного колдуна.

– Это и есть фиры? – не поняла Гаота.

– Нет, – проговорила Глума. – Фиры – это как эсала, но для имни. То есть большая мудрость и великая сила делают обычного имни фиром. Не важно, кто он был. Маола, олти, класти. Мудрость способна войти в любой дом. Больше того, Юайс говорил мне, что на высших ступенях уже не имеет смысла разделять, кто ты – эсала или фир? Кто ты – имни или человек?

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросила Гаота.

– Я думаю, что Юайс – не просто маола, – сказала Глума. – Он – фир. Мастер. Учитель.

– И что это значит? – не поняла Гаота.

– Он не принадлежит себе, – вздохнула Глума. – Он тебе уже говорил о маленьком домике на берегу моря? Мне тоже говорил. Так вот запомни, такого домика не будет никогда. Он будет ходить по этой земле всю свою жизнь и однажды или погибнет, или умрет на ходу. Он принадлежит Талэму, Гао. И напоминать ему о себе – это значит рвать ему сердце.

– Почему? – всхлипнула Гаота.

– Потому что каждая из нас может оказаться равной Талэму, – прошептала Глума.

Чуид

Дойтен проснулся от зуда. Укушенная рука саднила и чесалась, и это изрядно обрадовало усмирителя. Во всяком случае, раны, которые уже в далеком прошлом иногда получал юный воин гарнизона Нечи, заживали именно так. Дойтен открыл глаза, кивнул пустым постелям по соседству, хмыкнул по поводу осеннего солнца, заглядывающего в окно, закряхтев, свесился с лежака, посмотрел под него. Ружье лежало на месте. Все-таки не зря третий или четвертый раз Клокс приводил свою тройку именно в трактир Транка – ни одной пропажи, ни единого недоразумения в его заведении не случалось. Даже как будто и дышалось легче, чем во всем городе.

– Кач! Иска! Брог! Как вас там? – заорал Дойтен и пошевелил пальцами правой руки. Опухоль вроде спала, и рука не болела, но двигать ею было страшновато. Похоже, и в самом деле ему придется поносить ее пару недель на перевязи. А ведь этот лекарь – Корп, кажется, – оказался не так уж и плох. Так что и эта стычка обошлась малой кровью, хотя неудобства причинила. Конечно, славное прошлое позволяло надеяться Дойтену, что он управится с мечом и левой рукой, но вряд ли он мог себе позволить прыгать с перехваченной тугой повязкой клешней. Что ж, придется приносить пользу каким-то другим способом.

– Кач! Брог! – заорал еще громче Дойтен и уже подумывал, не воспользоваться ли вновь свистком, когда в открывшуюся дверь просунулись сразу две головы – чернявая и белобрысая.

– Горячей воды и помочь мне одеться, – зевнул Дойтен. – И побыстрей.

Не прошло и десяти минут, как Дойтен уже стоял в обеденном зале, который опять был пустынен, разве только постоялец в зеленом застыл над блюдом в дальнем углу, да все та же монашка привалилась к стене в другом. Дойтен кивнул и тому и другой, но ни один из них не ответил ему даже жестом, впрочем, белобрысый Брог, который старательно перевешивал меч на поясе Дойтена под хват левой рукой, уже справлялся с полученным заданием.

– Успокойся, – строго сказал Качу, который сопел рядом от зависти, Дойтен. – Может быть, то, что ты увидел вчера, тебе не придется больше увидеть никогда. Как бы ни была страшна женщина, думай, что она у тебя последняя. Впрочем, об этом тебе еще рано. Да и все относительно… Какие новости?

– Да нет никаких новостей, – пробормотал Кач, не отрывая взгляда от меча. – С утра гость был в трактире. Из замка кто-то. С ним разговаривал ваш защитник и девчонка ваша. И охотница еще. Потом он ушел, а потом и они все сели на лошадей и уехали из города. Сказали, что, может быть, на весь день. Прочие егеря тоже с утра ушли в город. А защитник ваш половину ночи не спал, вернулся под утро с этим высоким егерем… с Фасом. А с утра как будто и выспался. Не знаю. А судья ушел в город раньше всех. Сказал, что вернется к полудню. За каким столом накрывать вам?

Дойтен оглянулся на старика, попытался вспомнить его имя, но не вспомнил, повернулся к Качу и подмигнул ему:

– А скажи-ка мне, приятель: кто сейчас старается на кухне?

– Как и всегда, – пожал плечами Кач, – мамка. И Иска ей помогает. А когда надо что почистить да порезать, так и мы. Но у мамки с утра голова разболелась, так что дед помогает. Аол!

– Вот ведь одарил бог долголетием и бодростью, – покачал головой Дойтен. – А что это с вашим постояльцем?

– С Чуидом? – понизил голос Кач. – Он уже два часа так сидит. И монашка. Может, спит с открытыми глазами? Монашка-то точно спит. Сегодня с утра все как не в своей шкуре. У мамки голова разболелась. Амадан, и тот хнычет. Мамка говорит, что погода будет меняться.

– Чудно́, – пожал плечами Дойтен. – Проводи-ка меня на кухню, парень. Надо с мамкой твоей поговорить. Заодно и накрой там. Найдется угол стола, чтобы блюдо поставить? А большего мне и не надо.

На кухне в клубах пара с котлами медленно, но уверенно управлялся худой старик Аол. Рядом с ним мелькала фигурка Иски, которая была мокра от пота. В углу у двери сидел, подтянув ноги и положив на колени заплаканное лицо, Амадан, который за три года из сопливого мальчишки превратился в высокого, но все такого же сопливого парня с толстыми губами и копной пепельно-серых волос. Его благодетельница, а также тетка Иски и мать Кача и Брога – Тина обнаружилась в дальнем углу кухни, у открытого окна и, как показалось Дойтену, сдала за прошедшие годы. Именно поэтому он с веселой улыбкой поклонился седой женщине, которая опиралась спиной о стену так, словно отработала без минуты отдыха целую неделю, сдвинул с края стола деревянные доски и ножи, присел на скамью и с благодарностью принял у Кача принесенное им блюдо с жарким.

– Рад тебя видеть в добром здравии, Тина, – проговорил он, облизывая ложку. – Вид у тебя, правда, такой, словно ты впряглась в плуг и вспахала не одну десятину земли; но вот же, есть помощники.

– Ты чего хотел, палач?.. – с трудом выдавила чуть слышное женщина. Казалось, что на ее лице живы были одни глаза.

– Не палач! – погрозил женщине бараньим ребрышком Дойтен. – Усмиритель. Я тебе еще три года назад объяснял, что я не палач. Или четыре года назад? Я ж ведь здесь пятый раз или четвертый? Забыл уже… Не палач я!