Три позы Казановы - Юрий Поляков

В итоге мы с Лапузиным остались одни. Пошли было под чеченскую крышу, но потом еле откупились. Со строителями тоже ерунда какая-то получалась: за таджиками переделывали молдаване, за молдаванами – хохлы, за хохлами – наши, а в конце концов приходилось звать турок. И мы устали. К тому же наступили иные времена, пришли новые люди, чуждые мистического трепета перед метафизикой денег. Они лишены сострадания и тупо набивают себя баблом, как коровы – сеном. Если можно выгодно продать слезинку ребёнка, они заставят рыдать всех детей мира и хорошо на этом заработают! Они безжалостны…

– А как же так получилось, что всё ваше имущество теперь у Лапузина?

– Об этом… надо… отдельно… Потом… Хорошо?

– Почему же потом? У нас целая ночь впереди! – тонко улыбнулся Андрей Львович.

– Вам будет неприятно… слышать… Сейчас это ни к чему!

– Я хочу знать о вас всё-всё! – настаивал Кокотов.

– Вы правы, – согласилась бывшая пионерка, неохотно перебираясь сего колен в кресло. – …В общем, мы устали и ушли на покой. Федя увлёкся яхтами. Участвовал в регатах. Я стала собирать живопись, открыла галерею на Солянке. У меня небольшая, но очень интересная коллекция советских ню. Обязательно вам покажу, когда с имущества снимут арест…

– Советские ню? – рассеянно переспросил автор «Беса наготы». – Почему ню?

– О, как же вы не понимаете? Коммунисты обнаженку не жаловали. Они скрепя сердце могли разрешить разве что «Купанье колхозниц в летний зной». Всё остальное выставкомы безжалостно рубили. Поэтому советский художник рисовал наготу для души, вкладывая в неё всё: и тайную нелюбовь к режиму, и подпольную самость, и запретное сладострастие. Ну что такое ренуаровская купальщица в сравнении с «Рабфаковкой в душе»? Ерунда, колбасная витрина…

– И Фил Бесту вас есть? – рассеянно спросил Кокотов.

– Фил? Конечно, он написал два моих портрета.

– Обнажённой?

– Ах, вот вы о чём! Не ревнуйте, не надо! Увы, всего лишь топлес. Лапузин, как и большинство выходцев из низов, оказался жутким ревнивцем, хотя перед свадьбой обещал мне полную, если понадобится, свободу. При этом сам он постоянно брал с собой на регаты загорелых аспиранток. А Тоньке я говорила: «Не связывайся с Бесстаевым! Он, конечно, любопытный экземпляр, но безвозвратно испорчен своими натурщицами…»

– Вы были знакомы с Авросимовой?

– Конечно, мы ходили к одному косметологу. Тоня мне очень помогла, когда Федя вляпался с липовым землеотводом, и взяла недорого – один коттедж на двенадцати сотках. Но она не из-за Фила сошла с ума, нет!

– А из-за кого?

– Из-за детей! Поймите, Андрюша, ребёнок для женщины – это шанс прожить ещё одну, новую жизнь, в которой всё будет лучше, умнее, чище, достойнее, чем у тебя самой. Вот почему мать страдает от ошибок ребёнка так, словно это она их совершила! Ей надо было родить ещё одного ребёнка. Она могла! Это я не могла. Видно, Господь наказывает за брак без любви: зародыши умирали во мне непонятно почему. Вдруг останавливалось сердечко. Я и святому Пантелеймону свечки ставила, и к Матроне ходила, и в Каппадокию, в Фаллическую долину, ездила. Бесполезно! Врачи намекали, что дело не во мне, а в Феде, – и от другого мужчины я вполне могу родить. Мама меня уговаривала, твердила, что Лапузин не догадается. В этом она разбиралась: нас у неё трое – все от разных отцов. Но меня мучили сомнения, я посоветовалась с отцом Владимиром… Как, я вам ещё не рассказывала про отца Владимира? Он из бывших военных. Нет, зачем рассказывать, мы к нему поедем. У него приход. Роскошный двухуровневый храм семнадцатого века с новообретённым образом Богородицы! Вообразите: меняли лестничные ступеньки, подняли одну доску – пахнули! Сколько лет попирали… Сначала икона была тёмная, не разглядишь, потом стала светлеть. До сих пор обновляется! Но отец Владимир запретил мне строго-настрого. Грех! Бери, говорит, из детского дома! Но я-то хотела своего, выношенного! Поймите, я вышла замуж за нелюбимого, да ещё вдобавок не могу родить от него ребёнка!

И я пошла к другому батюшке, отцу Якову. Роскошный батюшка! Пришёл к Богу с философского факультета МГУ. Мы познакомились, когда он освящал фестиваль «Кинозавр». У него прелестный храм Косьмы и Дамиана в Кулакове. Ах, какие воскресные проповеди он закатывает! Красивый мужчина. Весь цвет интеллигенции приезжает послушать: писатели, актёры, атташе из посольств, политики, банкиры, журналисты… Я вас с ним обязательно познакомлю, мой рыцарь!

…Узнав о моей беде, отец Яков улыбнулся (он вообще ко мне благоволит), задумался и стал рассуждать вслух: «Если Авраам, имея бесплодную жену Сарру, взял себе для продолжения рода Агарь, то почему бы Сарре, имея бесплодного мужа Авраама, не взять себе для той же надобности… э-э-э… Агафона? Какая, в сущности, разница?» И благословил!

«Агафон» явился вскоре сам собой. Я встретилась на аукционе с Гошей Дивочкиным. Ну как не увлечься мужчиной с такой забавной фамилией?

– Ну, не знаю… – покачал головой Кокотов, чью фамилию тоже многие находили забавной.

– Гоша выставил на торги «Обнажённую с геранью»-ранний этюд своего покойного отца, академика живописи Павла Ивановича Дивочкина. Добротная вещица с лёгким влиянием Скороходова. Мы разговорились. Узнав, что я собираю советские ню, Гоша зазвал меня в Царицыно, на мемориальную дачу, построенную после войны, когда Павел Иванович был главным портретистом советских полководцев и сказочно зарабатывал. Помните знаменитый портрет маршала Рыбалко с рушником? А Покрышкина на охоте? А Жукова в бане? То-то… Но мало кто знал об истинной страсти Дивочкина-старшего – «нюшечках». За это ему даже объявили два выговора. Отзывчивые натурщицы от него беспрерывно беременели и, надеясь заарканить богатого живописца, бегали жаловаться в партком МОСХа. Но там заседали коллеги-художники, тоже любившие поозорничать с обнажёнкой, поэтому дело ограничивалось взысканиями и жениться вспыльчивого портретиста не заставляли.

Дача была деревянная, двухэтажная, с большой пристройкой-мастерской, соединённой с основным домом галереей. Вокруг давно разросся город, поднялись многоэтажки. Однако на зелёном заборе рядом с резной калиткой красовалась табличка:

В огромной мастерской висели портреты генералов и маршалов. Полководцы склонялись над штабными картами, смотрели в бинокли, высовывались из танковых люков, гарцевали на конях, командовали парадами, смело стояли под пулями на брустверах, от души смеялись над солёными солдатскими шутками на привале… «Нюшечки» же таились в отдельном зале, и я выбрала для своей коллекции ещё одну работу мастера – «Эмма с колли». Восхитительное сочетание тёплой женской наготы с великолепно написанной длинной густой собачьей шерстью! Но главное: я выбрала Гошу – высокого, широкоплечего, узкобёдрого, с орлиным носом…